Костёр 1964-09, страница 32

— Родная, я Ведь уже инженер. Я стану работать и подарю тебе золотые часы. Ты выбери, выбери сейчас.

Он потянул ее к тому месту, где в витрине лежали женские часы. Он заставил ее показать, какие ей нравятся. Мама не хотела показывать. Она чуть не заплакала от того, что Лешка такой добрый, ласковый.

Пальто мне, конечно, не купили. Не хватило денег. Старые Лешкины часы по наследству перешли к Вовке. Мне опять ничего не досталось.

От того, что Лешка стал инженером, ровно ничего не изменилось. Только мне на инженера стало не так удобно орать. Но я все равно орал. А он только улыбался.

— Сергуня, милый, как твои делишки? — мурлыкал он.

— Не смей называть меня Сергуней! — орал я. — И милым!

— Мамуня, — спрашивал он, — обед скоро?..

Однажды Лешка вернулся домой не один, а с девушкой. У девушки падали на виски крупные белые локоны и странно косили голубые глаза. Глаза у нее косили так, что не понятно было, в какую сторону она смотрит. Один зрачок смотрел вправо, а другой влево. • Мамуня, — сказал Лешка, — познакомься, родная, это моя жена.

Мама хотела улыбнуться, но вместо этого тихо заплакала. Она даже не заплакала, а просто у нее слезы сами побежали по щекам.

Лешка стал ее целовать и говорил девушке:

— Видишь, какая у нас мама. Пятеро детей, и такой молодец. Правда, она изумительно выглядит? Милая моя, мамуня, хорошая, любимая...

Жить у нас Лешка не стал, переехал к своей жене. Он почему-то забрал с собой сервант из столовой, настольную лампу из нашей с Вовкой комнаты и шкаф из маминой спальни.

— Молодым нужно помогать, — сказала нам мама. — Они начинают жить.

Они начинают! А я что, кончаю, что ли? Я мужественно сражался за лампу, но, конечно, потерпел поражение. Меня утешало лишь то, что вроде бы и у меня намечаются какие-то проблески в жизни. Я думал, что Вовку поселят в Лешкиной комнате, а я как человек расположусь в собственной. Только зря я так думал. Я же Макар. Крупная шишка снова тюкнула меня по кумполу. В Лешкину комнату поселили Иринку и Таню. А я, как и прежде, остался с Вовкой.

Я снова выносил, относил, приносил и натирал. Плюс к тому, мама стала меня пилить,

что я совсем не бываю у Лешки. Но я один раз побывал у него и насытился по горло.

— Сергуня, — встретил он меня в прихожей, — милый. Какой ты молодец, что заглянул. Галюня, посмотри, кто к нам пришел! Вытирай скорей ножки.

У меня даже рот раскрылся от удивления. Но я сразу сообразил, что теперь он полы натирает сам. Пришлось пошаркать ботинками по резиновому коврику.

Лешка провел меня к двери. Галюня лежала на диване под розовым торшером и читала книгу. Она повела на меня косым глазом.

— Здравствуй, Сергуня.

Уже научилась у Лешки. Я ей хотел ответить, да постеснялся. В гостях все же.

Напротив дивана стоял мамин шкаф, в углу сервант, на письменном столе лампа. Наша с Вовкой законная лампа, за которую я получил от папы подзатыльник с разъяснением: «Не жадничай». А я разве жадничал? Просто обидно, потому что несправедливо. Он инженер и может сам купить себе любую лампу.

Посредине комнаты лежал большущий толстый ковер с цветами и зелеными закорючками.

Лешка сказал:

— Галюнин папа подарил. Снимай ботиночки, а то испачкаешь.

— Как? — растерялся я.

— На свадьбу подарил, — похвастался Лешка.

Я ему про Фому, а он мне про Ерему. Но пускай бы мне лучше ноги отрубили, чем ботинки снимать. И не потому, что носки заштопанные, а просто от обиды. Мне очень хотелось заорать на Лешку и кое-что напомнить ему. Но я не заорал. Я сел при входе в угол, как швейцар. Сел и спрятал под стул ботинки.

— Как, Сергуня, делишки в школе? — спросил Лешка. — Двоечек не нахватал?

Галюня лежала и читала.

Я сказал, что мне пора, и ушел.

И с тех пор я больше к ним не хожу. Не тянет.

Лешка, между прочим, тоже к нам не очень часто заглядывает. И если приходит, то все по делу.

Тут пришел как-то и сидит. Я лично знаю: что-нибудь ему нужно. А он сидит, молчит и смотрит телевизор. Даже странно. Я тоже смотрю, и мама. Вовка в институте — он днем работает, а вечером учится, — папа еще с работы не вернулся, Таня с Иринкой уроки делают.

Вот сидим мы и молчим. В комнате темно и поэтому в сон клонит.

28