Костёр 1983-08, страница 41

Костёр 1983-08, страница 41

сооружения, покрытые чем-то блестящим, но без окон.

С колотящимся сердцем я подошел к окну. Я постоял у стекла, потом толкнул двумя руками две половины — и окно со скрипом открылось. Дышать, к счастью, было можно — значит, воздух в то время (через сто лет? Через тысячу?) будет таким же. Уже хорошо!

Я посмотрел, высунувшись из окна вниз, во двор, — трава была высокая и нигде не помятая: давно уже никто не проходил по нашему двору!

Что же произошло? Под самым окном была привинчена каменная доска, и какие-то буквы, наполовину стершиеся, были на ней. Свесив голову, я стал разбирать надписи на этой доске. Но вниз головой читать буквы было трудно — кровь прилила к глазам — зачем нужны такие подробности во сне — не понимаю!

«В этом доме жил...»

Сердце у меня снова заколотилось. Кто же, интересно, успел после нас в этом доме пожить? И такое печальное, если вдуматься, слово «жил».

«В этом доме жил и работал...»

Как это он работал, не выходя из дома?

«В этом доме жил и работал великий... ученый...»

Ого!

«В этом доме жил и работал великий ученый Мосолов».

Это же я, великий ученый, жил и работал здесь! Я наклонился еще ниже, почти вывалился из окна:

«1970—...»

Изо всех сил, резко, я рванулся назад, чтобы не видеть второй цифры, за тире. Но все-таки я успел увидеть ее!

В ту же секунду я оказался у себя в комнате, сидел на тахте, вытирая с лица и шеи пот.

Ну и сон! Замечательно. Спасибо. Мало кому удается заранее увидеть свою вторую цифру — а мне удалось. Спасибо темной комнате за это. Благодарю!

...Я нервно ходил по квартире, время от времени пытаясь успокоиться, говоря: «Ну это же так! Ерундиссима! Сон!» Но тут же волнение снова находило на меня: «Ничего себе — сон!»

Чтобы как-то все-таки успокоиться, я огляделся, тихо прикрыв дверь, спустился во двор.

Я ходил по двору из угла в угол — как приятно все-таки видеть его хоть и в неказистом виде, но в привычном. И никакой доски, к счастью, на нем не висит, и никакой великий ученый, к счастью, не проживает!

Иногда я поглядывал, отрывисто и невнимательно— страшно было внимательно глядеть — на окно темной комнаты. Но сейчас оно ничем не выделялось — темными комнатами сейчас были все.

Потом я глянул, быстро отдернул голову: «Нет-нет. Ничего не видал. Ничего!» — потом, не сдержавшись, снова поднял глаза: за стеклом темной комнаты горел огонек — разгорелся, покачался, потом согнулся набок и погас.

Та-ак! Замечательно. Новые дела! Значит, успокоительные мои мысли насчет того, что, мол,

самая обыкновенная комната, ничего таинственного в ней не происходит, снова рухнули!

Лезть туда снизу, через подвал? Нет уж, увольте!

Я вошел на Гагину лестницу, поднялся на чердак, с чердака на крышу. Наша веревка была обмотана вокруг трубы, намокла, загрязнилась. Когда я ее нервно сжал в кулаке, темная вода потекла по запястью. Я обвязал веревку вокруг живота, затянул так, что не вздохнуть. Всю длину веревки намотал между локтем и кулаком (никто сейчас меня не страховал — Гаги ведь не было). Сначала я встал на краю крыши на колени, потом, держа веревку натянутой, стал опускать ноги с крыши. Я повисел на вытянутой веревке, потом смотал с локтя первый круг, упал на метр вниз, веревка выдержала. Потом смотал с локтя еще круг — и еще приблизился к асфальту на метр (таких метров оставалось до асфальта слишком много!). Когда я опускался вниз — вернее, падал на длину очередного мотка, в животе у меня то ли от страха, то ли от сотрясения громко булькало — наверно, весь дом должен был слышать это бульканье и в испуге проснуться!

Я поднял лицо вверх, чтобы увидеть, на много ли спустился? Несколько холодных капель шлепнуло в лоб. Так — начался дождь — значит железо на подоконнике будет мокрым — этого еще не хватало.

Как и в первый раз, я, болтаясь на веревке, то раскачивался, то крутился волчком, и прекратить этот процесс было невозможно.

Я оказался напротив окна четвертого этажа. Кошка — та самая — черная с белой головой, сидела среди цветов и, не мигая, важно смотрела на меня.

Потом усы ее шевельнулись — она вроде бы усмехнулась.

Ее презрительный взгляд явно говорил: «Это днем вы думаете, что вы главные, но по ночам-то ясно, что главные — мы».

Я, сматывая веревку с локтя, как можно скорей опустился ниже.

Я уже мог носком ботинка достать до подоконника темной комнаты — раскачавшись еще сильнее, я встал на подоконник, уцепился за раму. Наконец-то я могу как следует заглянуть в темную комнату!

Я начал пристально вглядываться в темноту— и в то же мгновение чье-то белое, искаженное лицо прильнуло к стеклу изнутри!

Не знаю — на сколько я потерял сознание, но когда я очнулся, веревку я крепко держал, но зато раскачивался, как маятник!

Я наступил, наконец, на подоконник темной комнаты, поскользнулся, и, падая вперед, надавил ладошкой на раму. Половинки окна разошлись, и я упал внутрь. И сразу же чьи-то руки крепко схватили меня.

Я отключился.

Я очнулся, оттого что кто-то сильно меня тряс. «Не буду открывать глаза. Ни за что не от

36