Техника - молодёжи 1940-10, страница 55

Было слишком рано. Занятия в наркомате еще не начинались Только теперь Викдинг сообразил это.

Жизнь в ридановском доме сразу нарушилась. По каким-то новым, осаогическим и противоречивым законам стали совершаться в ней все процессы, составляющие быт, поведение людей, их занятия и взаимоотношения, совсем как в живом организме, в котором вдруг перестал действо-вать самый важный, все координирующий центр,

Ридан вел себя так, точно он собрался уезжать и боится опоздать к отходящему поезду. Ему некогда иритти к завтраку или обеду. Он то и дело смотрит «а часы. Ночью его поднимает будильник, и он уходит, полуодетый, в лабораторию. Появились новые люди. Тырса целый день возит животных наверх, потом вниз. Мамаша эвакуирует одни комнаты, переобору» дует другие...

Все это началось через час-полтора после возвращения профессора. Прошли сутки, отсчитанные Риданом по минутам. Николай понимал, что лихорадочная эта деятельность развертывается вокруг тела Анны, и сложные чувства возникали в его смятенной душе. Профессор молчал, подавленный горем. Но он действовал. Два-три раза он обращался к Николаю за советом; в операционной спешно устанавливались какие-то новые электроприборы. Анна лежала теперь там. Неужели Ридан собирался воспользоваться телом дочери для каких-то своих экспериментов?!

Николай восставал против Ридана. Как бы ни были велики научные задачи профессора, он не должен был приносить им в жертву тело Анны. Это кощунство! Чем больше он думал об этом, тем сильнее росло возмущение против Ридана. Наконец Николай не выдержал. Он вышел из своей комнаты и стал искать профессора, чтобы поговорить с ним и, если придется, потребовать...

Поиски привели его в операционную. Случайно дверь оказалась открытой. Николай вошел —и обмер. Прямо перед ним в закрытом цилиндрическом футляре из какого-то прозрачного блестящего материала медленно поворачивалось тело Анны. Оно было похоже на призрак и как бы таяло на глазах, скрываясь за запотевшей от внутреннего холода поверхностью футляра. Цилиндр, укрепленный внутри большого металлического кольца, стоящего вертикально, совершал одновременно" два равномерных тихих движения: вокруг своей оси и в плоскости кольца, подобно стрелке гигантского компаса.

Николай застыл, не в состоянии оторвать взгляда от бесконечно любимого призрака. Фигура ;Ридана внезапно выросла перед ним.

— Я вам нужен, Николай Арсентьевич?— ласково спросил он, обнимая Николая за плечи и увлекая его за собой.— Все же лучше выйдем отсюда...

Они вышли в «свинцовую» комнату, и Николай резко высвободился из-под казавшейся ему тяжелой руки профессора.

— Я... хочу знать, что все это значит,— волнуясь, произнес Николай. —- Мне кажется* я имею право...

Они стояли друг против друга, оба придавленные горем, но один —- мудрый, спокойный, другой — охваченный волнением, гневный. Нечто вроде улыбки пробежало по лицу Ридана. Он понял, что гнев Николая —- первое попавшееся чувство, которому он сам инстинктивно отдается, чтобы хоть на время заглушить в себе невыносимую печаль.

— Да, Николай Арсеньевич, вы имеете право, я знаю это даже лучше, чем вы сами... — ответил профессор.

Николай не обратил внимания на намек, заключенный в его словах.

— Это какой-нибудь эксперимент? — перебил он запальчиво.

Ридан порывисто поднял голову, строго прищурил глаза, 'потом посмотрел на часы.

— Минут десять мы можем побеседовать, Николай Арсентьевич, Идемте ко мне.

И он решительно направился в кабинет. Там усадил Николая в кресло и несколько раз молча прошелся по ковру.

— Я понял, что вас волнует,— сказал он наконец. — «Эксперименты над трупом собственной дочери»... «Кощунство, жестокость»... «Ученый-маниак, потерявший человеческий облик!» Все это я хорошо знаю, Николай Арсентьевич, слишком хорошо. Теперь слушайте. Я был в ваших летах, когда лишился отца. Он умирал медленно, долго, несколько месяцев, от злого и упорного процесса а легких. С каждым днем в его организме становилось все меньше и меньше жизни, несмотря на то, что все делалось для его опасения: прекрасный уход, отдельная палата в лучшей больнице Москвы, наблюдение известного и очень уважаемого специалиста — профессора Бурнакова. Он смотрел отца почти каждый день, и все его указания выполнялись лечащими врачами с необычайной пунктуальностью. Я сам почти не выходил из больницы и следил за лечением. Сначала только следил. Лотом мне сказали, что положение безнадежно...

Я еще не был тогда .врачом, но широко интересовался медициной, ее новейшими открытиями, кое-что смыслил в ней и глубоко верил в неисчерпаемые возможности этой науки. Думаю и теперь, Николай Арсентьевич, что я был прав. Каким жалким показалось мне тогда все то «классическое» лечение, за которым люди, точно следуя букве учебника, скрывали свое полнейшее бессилие справиться с болезнью, отсутствие инициативы. И вот я бросился сам действовать. Я метался по столице, разыскивая новаторов, настоящих передовых людей, изобретателей от медицины, людей, ищущих и находящих нечто новое, не всегда объяснимое с точки зрения канонов классической, «университетской» науки. Эти люди' делали так называемые «чудеса», то есть исцеляли больных, признанных безнадежными. Одни из них аккумулировали энергию солнечной радиации в химических реакциях веществ, которые потом вводили в организм больного, чтобы повысить его сопротивляемость разрушительному' началу, другие достигали этого воздействием радиоактивных минералов. Третьи практически доказывали справедливость идеи о влиянии нервных воздействий на больного. Я внимательно выслушивал их теоретические обоснования, собирал советы, потом приходил в -больницу и требовал применения новых методов лечения, ибо видел, что там врачи во главе с профессором уже .сложили оружие перед неизбежным с их точки зрения концом.

«Мы делаем все, что в таких случаях наука считает необходимым, — говорили они,— и мы не можем допустить в клинике применения недостаточно проверенных методов».

«Но ведь ваши хорошо проверенные методы не помогают!» возмущался я.

Между тем жизнь неуклонно замирала в совсем уже -слабом теле отца. В отчаянии я продолжал настаивать. Наконец у меня произошел решительный разговор с профессором Бурнаковым — да будет проклято это имя, статнее для меня синонимом ка-зенщины, реакционности, ограниченности в «медицине!

«Что же,— вскричал он тоном благородного негодования,—неужели вы хотите, чтобы я начал экс-пе-ри-мея-тировать над вашим умирающим отцом?!»

Я не нашел что ответить ему тогда. Отец умер. И только позднее я понял всю лживость \этого «благородного» профессорского аргумента. Да, Николай Арсентьевич!¹ Именно экспериментировать должен был он, если действительно хотел спасти человека так, как этого хотел я и, может быть, хотел бы он с дм, если бы умирал его отец, а не мой.

В распоряжении медицины — колоссальный арсенал средств и методов. Врач, который опускает руки и признает положение пациента безнадежным потому, что он ^черпал какую-то программу лечения и не получил обычного в подобных случаях эффекта,—только плохой ремесленник своего дела. В медицине нет безнадежных случаев и нет универсальных готовых ре- * центов спасения, их надо искать, пробовать, подбирать. Только время обычно ограничивает наши возможности найти нужные орудия борьбы из числа накопленных в арсенале современной медицины. Неужели же вы думаете, что теперь, когда вы же сами дали мне возможность обуздать это время, я должен отказаться от эксперимента?!

Николай не сводил с Ридана своих круглых глаз. Ему было ясно, что Ридан прав. От гнева остался лишь неприятный осадок глупой ошибки.

— Но ведь... Аня умерла, — пробормотал он, и какой-то маленький мускул затрепетал на его щеке.

Ридан опустил голову.

— Может быть, — ответил он тихо,— может быть... Но знаете ли вы, что это значит, Николай Арсентьевич? Знаете ли вы, что обычное представление о смерти, как о моменте, после которого весь организм навсегда теряет способность жить, придется отбросить как представление, в корне неверное. Смерть — сложный и довольно длительный процесс, поражающий разные органы постепенно и в разное время. Пусть прекратилось дыхание, пусть остановилось сердце—это. еще не настоящая смерть, ибо, если весь организм цел, достаточно перевести его временно на искусственное кровообращение, и он снова будет жить.

В науке всегда господствовало убеждение, что с первыми же обычными симптомами смерти — прекращением дыхания и кровообращения — мозг парализуется навсегда. Отсюда главным образом и делали вывод, что смерть необратима. А знаете, что мне удалось доказать? Что центральная нервная система, то есть мозг,—»самый крепкий, самый устойчивый орган из всех, что он хотя и прекращает свою работу в «момент» смерти, но потенциально сохраняет способность функционировать дольше всех других органов. Он умирает последним. А каждый орган умирает по-настоящему столько тогда, когда его ткань, его вещество, белки подверглись необратимому распаду. Теперь сообразите: мы обладаем «консерватором», прекращающим распад органического вещества, мы имеем «ГЧ», обладающий властью над мозгом... Что вы, Николай Арсентьевич-?

Николай сидел, закрыв лицо руками, и из-под ладоней его быстрыми каплями сбегали слезы. Он и сам не мог бы сказать, что с ним. Это была буря чувств, смешавшихся в каком-то могучем вихре. Вновь вспыхнувшая надежда, захватываю* щие идеи Ридана, раскаяние в гневе, который привел его сюда, — все спуталось в этом живительном порыве.

Николай прильнул к подсевцпему к нему Ридану, сжал его руки своими мокрыми ладонями.

— Если б вы знали... — только и мог он произнести.

—• Я знаю, — ответил Ридан. —- Знаю о вашей любви. Знаю нечто, о чем вы и не подозреваете... — Он взглянул на часы. — Успокойтесь, Николай Арсентьевич, но... не нужно слишком надеяться. Я сказал вам только о принципиальных возможно* стях, На практике еще много трудностей и неизвестных препятствий, которые почти нельзя предусмотреть.

— Значит, вы все-таки думаете...

— Я буду бороться, экс-пе-ри-мен-тиро-вать, — с ожесточением перебил Ридан,— до тех пор, пока не увижу, что дальнейшие попытки бессмысленны. — Он снова посмотрел на часы. —Пора итти, там уже готовы анализы... Вот что. Посидите тут