Техника - молодёжи 2007-01, страница 59
Оалокин Андрей БУТОРИН Я в больнице. В больнице? Да, именно в ней. Коридор — длинный, пустой, серый. Ни звуков, ни запахов. Почему я решил, что это больница? Я это знаю, вот и всё. Не видно людей, лишь невзрачные блёклые стены: ряд дверей справа, квадраты света по левую сторону... — Нет людей, нет больничного запаха, — прерывает меня лысый собеседник, и его мелкие бесцветные глазки превращаются в насмешливые щёлочки. — Почему же вы так уверены, что это больница? Меня раздражает нелепость ситуации. Я у психотерапевта! Чувствую себя неуютно, мне неловко, стыдно, но эти сны, перепутавшиеся с явью, меня уже доконали. Вместо ответа прикасаюсь ко лбу, где наискось, от середины, из-под волос и почти до виска проходит багровое русло шрама. — Да, я наслышан, — кивает доктор. — Случайный осколок. — Случайный! — усмехаюсь я. — На войне не бывает случайностей. Это, скорее, закономерность. Я ещё легко отделался. Но по госпиталям и больницам поваляться пришлось. Я их теперь нутром чую, они мне в печёнку проросли! — Ну, хорошо. Пока всё понятно. Раз у вас подобные заведения «в печёнках», то сниться они вам будут ещё долго. Продолжайте. Психотерапевт откидывается на спинку кресла и складывает короткие пухлые ручки на солидном полушарии живота. Я прикрываю веки. Невзрачные блёклые стены: ряд дверей справа, квадраты света по левую сторону. Я подхожу к ближнему окну, выглядываю на улицу. Снизу мне машет... Аня! Анютка, Анюшечка. Как я люблю это имя! Особенно полное — Анна. Имя-палиндром. Не так уж много таких имён, если подумать. Разве что «Алла» придёт в голову сразу. Но «Алла» — слишком громко, развязно. «Анна» же — словно вздох, мягкое, задумчивое, чуточку грустное. Как и сама она — моя Анюша. Да нет, не моя. Лишь только в мечтах, да и то... Неправильные это мечты, нелепые, глупые. Когда спохватываюсь, гоню их от себя, но они настырны: возвращаются снова и снова. Но это когда Анны нет рядом. Сей час же она — вот, всего лишь в нескольких метрах от меня. Улыбается, машет. Прямые тёмные волосы косой чёлкой закрыли левый глаз. Анюта отбрасывает их нетерпеливым жестом, и её орехового цвета глаза оказываются напротив моих, будто и нет между нами двух этажей. Улыбка живёт лишь на Аниных губах, глаза абсолютно серьёзны, в них плохо спрятаны волнение и тревога. Она начинает что-то кричать мне, но я не слышу. Рука тянется ко лбу, пальцы скользят сверху наискось, к виску, словно ищут там что-то. Кожа ровная, гладкая, как и положено. Я продолжаю тереть лоб. Чего-то недостаёт. Что-то должно быть тут, под недоверчивыми пальцами, кроме гладкости кожи. Они будто помнят это и продолжают искать. Не находят. Я опускаю руку и снова гляжу вниз... — Минутку! — останавливает меня доктор. — Вы тёрли лоб, помня о шраме? — Да ни хрена... ничего я не помнил! — раздражённо бросаю я. Усилием воли прячу злость. — Я хочу сказать, что о шраме я не только не помнил, я о нём вообще не знал. Ничего. Там ему не было места. Там я не был солдатом. Скорее всего — мелким чиновником, клерком. — Ваша жена — программист, — бросает доктор. Уточняю: — При чём тут моя жена? — до меня не сразу доходит, что я вообще не помню ни о какой жене. Но лысый уводит разговор в другую сторону: — Вы вспоминали об именах-палиндромах. Почему? — Да потому что «Анна» и есть палиндром. Такие имена — редкость, я же говорил. — Вам не кажется, что вы невольно переносите это качество — редкость имени — на его обладательницу? — подается вперёд доктор. Я опять начинаю злиться: — Мне не кажется. Она и есть редкость. Единственная. Лучше всех! — спохватившись, умолкаю. Но тот словно не замечает этой вспышки, спокойно продолжает: — Не думаю, что подобные имена столь уж редки. Вот вы ещё вспоминали «Аллу»... — он надолго задумывается, потом удивлённо выдыхает: — И правда, редкость. Разве что «Ада» ещё, да мужское одно, и то уже позабытое, — «Тит». Я ухмыляюсь. Как-то я указал Ане на редкое свойство её имени. Она тут же «перевернула» моё. «Йалокин», — засмеялась тогда Анюшка, и я подхватил её смех: «Ага, Йолу-пукки. Финский Санта-Клаус». — «А что? — удивилась Аня. — Ты ведь и правда Клаус!» — «Только не Санта», — скривил я в улыбке рот. «Санта, Санта!» — зажала Анюша мою гримасу ладошкой. Я вздрагиваю, выдернутый из воспоминаний голосом доктора: — Так что там у нас было дальше ? Я снова гляжу вниз. Анна по-прежнему машет мне. Непостижимым образом оказываюсь на нижнем пролёте лестницы. Рука еще на перилах. Сверху ложится ладонь Анны. Маленькая, теплая, нежная, родная. Случайность? Нет, она не убирает руку. Смотрит мне прямо в глаза, словно ищет что-то там, в глубине. Не выдерживаю, отвожу взгляд. Не могу, не верю... Аня вдруг отдёргивает ладонь и обвивает мне шею руками. Я стою замерев, не шевелясь, только сердце колотится гулко и часто. Мне хочется, чтобы Анна всю жизнь вот так висела на мне. Но почему? Зачем она сделала это? Не могла, не должна была совершить столь странный поступок моя серьёзная, избегающая даже шутливых объятий, любимая. Мне становится ужасно неловко. Чтобы спрятать глаза, поднимаю к ним запястье с часами... |
