Вокруг света 1967-07, страница 17

вечер имел обыкновение пропустить стаканчик вина, который.она, как бы ни нуждалась в деньгах, всякий раз сама покупала в лавке, потому что в трактире за ту же цену отпускали ровно половину.

Она понимала, как тяжко он трудится, чтобы содержать семью, как сильно он, на свой лад, любит ее и детей, и принялась по крохе копить из тех жалких грошей, что получала за всякие мелкие услуги от деревенских жителей, таких же бедняков, как и она.

После долгих трех лет, показавшихся ей вечностью, она могла, наконец, прицениться к самому жирному индюку на базаре. Без ума от радости и счастья, она принесла птицу, когда детей не было дома, и запрятала так, чтобы никто не увидел. Ни слова не сказала она, когда муж, измученный и голодный, вернулся домой и, как всегда, вымаливал у небес жареного индюка.

Если когда-либо при поджаривании индюка, заботливо выбранного для изысканной трапезы, чистейшее чувство счастья и радости окрыляло душу и руки поварихи, то это был именно такой случай. Она провозилась всю ночь напролет, чтобы индюк поспел как раз за час до восхода солнца.

Утром Макарио рано встал, подкрепился убогим завтраком, торопясь на работу. И когда он на секунду задержался в дверях, вглядываясь в туманную серость наступающего дня, жена подошла и встала йеред ним. Она протянула ему старую корзинку, в которую был уложен аппетитно приправленный жареный индюк, аккуратно завернутый в зеленые банановые листья.

— Здесь, мой дорогой муженек, жареный индюк. Поторопись! А то дети учуют запах жаркого и проснутся, а ты не сможешь им отказать и все раздашь.

Он взглянул на нее усталыми глазами и кивнул.

Макарио отыскал в лесной чаще укромное местечко и, почувствовав сильный голод, собрался в свое удовольствие полакомиться индюком. Расположившись поудобнее на полянке, он со вздохом несказанного блаженства прислонился к стволу могучего дерева, вытащил из корзинки индюка, разостлал перед собой на земле крупные свежие банановые листья и возложил на них птицу таким движением, точно совершал жертвоприношение богам.

После пира он предполагал проспать остаток дня, устроить себе подлинный праздник, первый за всю жизнь.

Созерцая искусно приправленную птицу и вдыхая чудесный аромат, он в порыве искреннего восторга пробормотал: «Должен сознаться, она дьявольски искусная и ловкая повариха. Только показать этого ей не доводилось». Его жена была бы вне себя от счастья и гордости, вымолви он хоть раз при ней такие слова. Но этого он не в состоянии был сделать, ибо при ней ему такие слова просто на язык не шли.

В ручье он ополоснул руки, и теперь все было подготовлено именно так, как полагается в столь праздничном случае.

Он было крепко взялся левой рукой за грудку индюка, а правую решительно занес, чтобы оторвать жирную ножку, как вдруг заметил перед собой, не далее, чем за четыре шага, пару ног. К великому его удивлению, перед ним стоял пышно разодетый кавалер. На кавалере было сомбреро невообразимых размеров, причудливо изукрашенное золотым позументом, короткая кожаная куртка, так богато, как только можно себе представить, рас

шитая золотом, серебром и разноцветным шелком. По краю черных штанов, от пояса до тяжелых шпор из чистого серебра, было нацеплено множество золотых монет, которые, как только франт завел с Макарио разговор, чарующе зазвенели.

Усы у кавалера были темные, а бородка клинышком, точно у козла, глаза черные, как смоль, тесно посаженные и колючие, словно иглы.

Когда взгляд Макарио поднялся к лицу кавалера, с узких губ незваного гостя сорвался хохот, исполненный коварства. Кавалер заговорил металлическим голосом:

— Что, если бы ты, дружище, уделил добрый кусок твоего вкусного индюка голодному рыцарю? Я не слезал с седла всю ночь и сейчас умираю с голоду. Пригласи меня, пожалуйста, во имя преисподней, к своему завтраку.

— Дело вовсе не в завтраке, — прервал его Макарио. Он так вцепился в своего индюка, словно боялся, что птица вот-вот упорхнет. — Это мой праздничный пир, который я ни с кем не собираюсь разделять. Понял?

— Я отдам тебе свои шпоры, если ты уделишь мне жирную ножку, которая как раз у тебя в руке, — гнул свое кавалер и облизнул губы тонким языком, который, если бы был раздвоен, мог принадлежать змее.

— Ни к чему мне твои шпоры, будь они железные, медные, серебряные, золотые или даже бриллиантовые, потому что нет у меня коня, на котором я мог бы гарцевать.

— Ладно, тогда я отрежу все золотые монеты, нацепленные на мои штаны, и отдам их тебе за половину грудки твоего индюка. Что ты скажешь на это?

— Эти деньги не принесут мне счастья. Если я захочу потратить хоть одну из твоих монет, меня тут же бросят в тюрьму и будут пытать до тех пор, пока я не признаюсь, где ее украл. И тогда как вору отрубят руку. Где уж мне, бедняку дровосеку, отказываться от одной руки, когда я хотел бы иметь целых четыре, если бы господь пожелал их мне дать!

Не обращая более внимания на посулы кавалера, Макарио собрался было отделить ножку индюка от тушки и, наконец, приступить к еде, как незнакомец снова помешал ему:

— Так послушай-ка, мой милый друг!..

Тут Макарио сердито прервал его:

— Так послушай-ка уж лучше ты, что я тебе скажу! Ты мне не друг, и я тебе тоже. Понял? А теперь убирайся назад в преисподнюю, откуда ты явился, и не мешай мне спокойно справлять мой праздничный пир!

Франт скорчил мерзкую гримасу, испустил проклятие и заковылял восвояси, браня на чем свет стоит весь человеческий род.

Макарио глянул ему вслед, покачал головой и пробормотал:

— Кто бы поверил, что в этом лесу встретишь такое чудище? Всякие, однако, бывают создания на белом свете!

Он вздохнул, взялся, как прежде, левой рукой за грудку индюка, а правой решительно ухватил одну из упитанных ножек

И снова он увидел перед собой пару ног, и как раз на том самом месте, где всего полминуты назад стоял кавалер.

Ноги были всунуты в простые мокасины, истоптанные, как будто их владелец проделал долгий и трудный путь.

Макарио поднял глаза и увидел доброе лицо, об

15