Вокруг света 1970-12, страница 52

Не тратьте лишних слов для объяснений — 'составьте букет, и вас поймут, такое трогательное своеобразное эсперанто...

Как ни примечательно само по себе искусство икебаны, оно всего лишь часть целого — исключительно бережного и тонкого отношения к природе. Рассказывая о стране, туристы неизменно упоминают о знаменитых японских садиках перед домом — маленьких моделях мира с расчерченными граблями участками песка—пустынями, валунами, поросшими мхом — горами, корытцами с водой — океанами; об удивительном значении малого ландшафта, когда дом подстраивается под вид из его будущего окна, как костюм под пуговицу.

Истоки икебаны и одухотворения природы можно отыскать в самых начальных эпохах буддизма, только не буддизмом это все объясняется. Подобно Голландии с ее землею, буквально вручную собранной человеком, где поля тюльпанов и картофеля, стада овец и даже лесная дичь — всё это завоевания человека (которым и посвящено искусство: знаменитые натюрморты, торжествующе выставляющие дичь, цветы, хлеб и вино), Япония — островная страна, плывущая в море, как бесценный дар принимает каждый холм, поросший лесом, каждый сад и каждый букет цветов — как святой иероглиф, напоминающий всякий цаз о великой Природе, часть которой и сам человек.

Икебане в Японии обучают специальные школы (окончившим выдают дипломы). Из традиционных школ одна из самых знаменитых — токийская Согецу. В противовес традиционным появились и экспериментальные школы авангардистов.

Уже не один раз приезжал в нашу страну директор школы Согецу профессор Софу Тесигахара. Он, его дочь и лучшая ученица Тасуми встречались с любителями цветов, демонстрировали свои работы. Знакомство, таким образом, состоялось. Но случилось так, — и это, пожалуй, любопытно, что, несмотря на первое, довольно внешнее знакомство с основами древнего искусства, оно сразу же вызвало энтузиазм, будто с готовностью раскручивалась пружина. Садоводы, художники и просто любители цветов, не столько приняв «правила игры* трудно говорить о детальном знакомстве с требованиями икебаны), сколько полагаясь на твое собственное художественное чутье и вкус, принялись составлять композиции.

Использовали при этом, как и положено, вместе

с цветами сухую траву, кору, пеньки, коряги, плетеные кузовки, тарелки всевозможных видов, кувшины и вазы. Фантазировали, что бы еще можно? Ведь это вид живой растительной скульптуры, живописи из настоящих цветов, меняющих окраску и тон от времени дня, освещения, соседства друг с другом. У художника в тюбиках краски, и, чтобы подобрать цвет лепестков, скажем, розы, нужно смешивать краски и расставлять мазки. К тому же цвет выписанного лепестка сам по себе ничто, он будет зависеть от тона соседней краски, от фона. А тут в ваших руках настоящая роза, ее цвет, форма, аромат и капли росы!

По-разному объясняли мне составители букетов, что руководит ими в работе. Одни рассказывали, что, приступая к аранжировке, задумывают определенный сюжет, иногда прямо-таки литературный. Так одна из выставленных композиций называлась «Образ Насти из пьесы М. Горького «На дне». Автор решил представить персонаж через равновесие цветочной конструкции, через сочетание растений сочных, живых и высушенных, бесцветных.

Очень многим хотелось бы найти сходство цветочных композиций с музыкой. Они готовы слышать аккорды цвета в раскраске лепестков, мелодии — плавные или изломанные — в линиях стеблей и листьев. Несовместимость растений по краскам и форме для них очевидна, как диссонансы в музыкальной фразе. Таково это искусство...

Вернемся теперь в тот летний день, в «День цветов». Хозяйка павильона выносит в зал очередное произведение. Две розы и ветка сосны в плоском плетеном кузовке — нечто нежное, мечтательное и простодушное.

Ее тут же плотным кольцом окружают посетители. Начинается импровизированная лекция, каких мне пришлось услышать немало. Десятки нетерпеливых вопросов:

— Сколько листьев снимать со стебля, чтобы выделить цвет?

— Как подольше сохранить растения?

— В холодильнике можно?

— С какой стороны смачивать лист, чтобы придать свежесть?

И главный:

— Нет ли такого секрета, чтобы составлять букеты и всегда получалось красиво?

«Такого» секрета нет... По крайней мере, я его не узнал.

ЧЕРНЫЙ ГОД ГРЕЙС ХЕАСЕЛЛ

Американская журналистка Грейс Хелселл решила проделать зкспери-м\мт: решила побыть, как она выразилась, в «негри!янской шкуре». Свои голубые глла она скрыла коричневыми контак1ными линзами, а знакомый доктор Лернер, специалист по пигментации кожи, снабдил ее лсораленом: стоило попринимать препарат две-три недели, усиленно при этом загорая на солнце, и кожа приобретала - примерно на год — глубокий черный цвет.

Очевидно, Грейс переусердствовала с солнцем. Пришлось обратиться к врачу. Тут и начался эксперимент. Ни в одной поликлинике для белых ее не приняли, а в Гарлемской больнице белый врач, мельком взглянув на ее ноги, пробурчал:

— Дел-то всех, волдыри... Мыться чаше надо! (Когда «волдыри» осмотрел доктор Лернер, он ахнул: это были ожоги третьей степени).

Грейс удалось устроиться машинисткой, Из ста сорока долларов жалованья сто нужно было платить за скверное жилье: в битком набитом нью-йоркском гетто цены на него растут не по дням, а по часам.

Грейс решила перебраться на юг, в город Джексон. Здесь с жильем оказалось еще хуже. Перед ее носом просто захлопывали двери.

Устроиться на работу (машинисткой или секретаршей) было не легче, чем найти кров. Когда однажды она зашла в кафе, чтобы позвонить по объ

явлению, хозяин заорал: «Вали отсюда!»

Наконец удалось найти место прислуги в семействе Вилеров. Но и его пришлось скоро покинуть. Хозяин (как и положено истинному южанину) полагал, что цветная должна уступать любому его требованию. Грейс дала решительный отпор. Пришлось срочно покинуть дом Вилеров.

...Такси отвезло ее на вокзал. Три часа ожидания в душном зале для цветных. На следующий день она была уже в Вашингтоне. Доктор Лернер помог ей снова стать белой.

Когда через некоторое время Грейс появилась в кругу своих знакомых, те спросили: «Что с тобой? Да ты постарела на десять лет! Уж не в тюрьме ли ты была?»

50