Вокруг света 1971-10, страница 66

Стоит удивительная тишина, ни души на льду. В небе надо мной кружит удивленная полярная чайка. Она ослепительно бела, и на фоне такой же белой облачности мелькаю? только ее черные бусинки-глаза, клюв и лапки. Эта птица сопровождает охотников. Стоит выйти к полынье с ружьем, как и она тут как тут. Усаживается на торос и терпеливо ждет. Крошки мяса, остающиеся при разделке зверя, застывшая на снегу кровь — ее добыча. Никак не уразумев, зачем же здесь улегся я, если не стреляю, птица вдруг резко пикирует и усаживается у самых ног, по-собачьи заглядывая в глаза. «Нет у Меня ничего», — шепчу ей я.

Медленно движется время, птица улетела, поняв, что на этот раз ей нечем будет поживиться. С удивлением обнаруживаю, что лежать на льду можно, да и терпение мое, кажется, медвежьему не уступает. Проходит час, второй, третий...

В начале четвертого я чувствую, что поблизости от меня что-то происходит. Осторожно приподнимаюсь на локте. Сквозь щель вижу: над снегом торчит черная, мокрая, усатая голова нерпы. «Только бы не спугнуть», — думаю я. Нерпа озирается. По ее насупленному виду вряд ли что поймешь. И вдруг она пропадает. Но не успеваю я огорчиться, как появляется вновь. Внимательно оглядывается. «Ну вылезай же!» И правда, нерпа легко поднимается из снега, словно поплавок, а не туша в семьдесят килограммов, опирается ластами на лед, на мгновение так застывает — и опять скрывается под водой. Я в отчаянии. Наверное, разглядела что-то. Но тут зверь, как будто поразмыслив и оценив под водой обстановку, легко выкатывается на лед, как гимнаст, подтянувшись на ластах, и опрокидывается на бок. Он все еще поглядывает по сторонам, а я боюсь пошевелиться. «Ладно, — решаю, — разогнусь, когда он уснет».

Но в это время из-под снега показывается вторая голова. Вот это удача! Вторая нерпа меньше и осторожнее, и по тому, как галантно пропускает ее первый зверь, я заключаю, что это супружеская пара. Самочка долго не решается заснуть, лежит в настороженной позе на животе, спрятав голову в шею, будто старуха, повязавшаяся платком. Супруг ее давно подремывает. Просыпаясь, он потягивается, разворачивает веерообразные задние ласты, свертывает их в кулак, сцепляет как руки. Потом изгибает

ся, почесывается, сладко зевает, всем своим видом говоря подруге: «Ну что ты волнуешься? Нет никого кругом, спи». Наконец и она, растомленная солнцем, укладывается на бок. Теперь они спят вдвоем, по очереди вскидывая головы и озираясь. Самочке снятся сны по-страшнее; я вижу, как во сне у нее дергается, дрожит ласт.

Первый щелчок затвора моего фотоаппарата подбрасывает нерп, словно ударившая поблизости пуля. Они уже в исходном положении, ласты напряжены и готовы в любой момент бросить тело к воде. Судя по показаниям дальномера, нас разделяет одиннадцать метров. Самец долго, очень долго смотрит в мою сторону. Я вижу, как от напряжения из глаза у него скатывается слеза. Он все же разглядел, заметил голубое стекло моего объектива. Я вижу, как напряжение отпускает его, и он делает угрожающий выпад в мою сторону. «Ну-ну, спокойно», — говорю я. И вдруг спохватываюсь. Оказывается, произношу* это не про себя, а в полный голос. Никакой реакции! Странно! Наоборот, мои слова действительно успокаивают зверей. Они вновь засыпают. Теперь уж я ворочаюсь в своем укрытии без всякой осторожности. «За кого же они меня принимают?» — думаю я. Низкая точка съемки уже не устраивает, хочется сделать несколько снимков так, чтобы и лунка была видна. Но едва показывается моя шапка — лица они и не увидали, — нерп на льду словно и не бывало.

По опыту знаю: вспугнутые звери не возвращаются к лунке очень долго, иногда бросают ее навсегда. Ругая себя за неосторожность, не встаю, собираясь чуточку отдохнуть — съемка из такого неудобного положения нелегкое дело. И незаметно засыпаю.

Просыпаюсь от неприятного сна. Снится мне, что рядом бродит медведица, а медвежонок все норовит пойти в мою сторону. Хорошо, что это сон. Приведись такое наяву, и не сообразишь, что делать. Оружия у меня с собой никакого.

С опаской, осторожненько встаю — и тут же падаю. На том же самом месте, в тех же позах — две нерпы. От души у меня отлегло. Раз они лежат — значит, никаких медведиц нет поблизости. И я снова припадаю фотоаппаратом к щели. Снимать приходится с интервалами. Нерпы озираются, я снимаю Они — спать, я тоже отдыхаю. В этих позах снимать их неинтересно — будто мешки с

мукой на льду лежат. Эти звери тоже не обращают внимания на мой голос. Может, к человеческому голосу, часто раздающемуся с берега, они уже привыкли, а может, привыкли к какой-то возне, к чьему-то присутствию за снежной стенкой, ведь, судя по цвету шкур, пролежали они рядом со мной не один час, пока я спал. Нерпы высохли, стали не темно-серебряными в яблоках, а коричнево-золотыми, шерстинки просохли, расправились. Теперь разобрать, прежние ли это знакомые или новые, уже нет никакой возможности.

Съемка начинает утомлять меня, тяготит, сковывает и мешок, и берлога моя, хочется размяться, постоять. Да и голод дает знать о себе. Время близится к обеду. И вдруг — что такое! — явственно слышу собачье приглушенное рычанье. Неужели собаки? С ними такое не раз бывало. Сорвутся с привязи, пустятся по моему следу и разыщут меня... Нет, рычали нерпы. Рычали и смотрели в лунку. Самец морщился и грозно размахивал ластом, грозил кому-то. А из лунки плескали в него водой. Ох и не нравилось же ему это! С явным неудовольствием, рыча, зверь отодвигался, и тогда из-под снега выскочила третья нерпа и, горбясь, опираясь на хвост, заскакала прочь от лунки.

Отбежав метров на шесть, нерпа остановилась, отдышалась и с остановками, медленно, как это делают и другие звери, пытаясь умилостивить, поползла к хозяевам лунки. Теперь те без особого ворчания приняли ее и потеснились. Но едва пришелец улегся, из лунки вновь брызнула вода. Еще одна нерпа просилась. Эту хозяин почему-то пустил сразу, быстро и недовольно замахав ластом, будто хотел сказать: «Давай же, проходи быстрей». Она быстро, так же как и пришедшая перед ней, выбралась, отбежала, повернулась и замерла — длительным, пристальным взглядом уставилась на мое укрытие. Потом я пришел к выводу, что и на этот раз пришла пара. И как всегда, первым выбрался самец, второй была самка. Она-то и раскусила меня. Быстро-быстро она заскакала к лунке и, не останавливаясь, чуть ли не через головы остальных, сиганула в нее. За нею ушла и другая самочка. Остались лишь самцы. Презрительно поморщившись, отшатнувшись от брызг, поднятых трусихами, они преспокойно продолжали дремать. На меня они совсем не обращали внимания. Взгляд их был устремлен куда-то дальше, на горизонт.

64