Вокруг света 1975-03, страница 56

реальность урезонивающего

страха.

И вот идешь в тени морщинистых стволов-патриархов, дышится спокойно и благодарно, и нога невольно поднимается перешагнуть лесную могилу, укутанную меховым дерном. Тут умерло существо, которое кормило кислородом целую деревню народу, целое стадо коров, целое муравьиное государство.

Но видел я и другое кладбище деревьев, никому не пожелаю видеть такого. Потому что тут-то все когда-либо испытанные мною лесные страхи показались маленькими, несерьезными.

Это было в знойный полдень, когда, намотав на ноги километров двадцать лесных троп и бес-путков, вышел я на свет большого лесного окна.

Просека? Старая вырубка?

На пространстве гектара в два лежал поваленный, но не убранный лес. Это было какое-то невообразимое месиво из стволов, сучьев, ветвей, усохшей хвои и листвы, переплетенное побегами искалеченного подлеска. В том, как свален был лес, чувствовалась какая-то воровская поспешность, хищно-циничная манера. В беспощадном свете солнца все это зрелище казалось чьей-то бредовой выдумкой, и не хотелось верить, что к такому вот может быть причастен человек. Если бы не четкие прямоугольные границы лесной раны. Если бы не засохшие следы гусениц в глине.

Кто же тут пировал, какие негодяи? И кто их спугнул, не дал увезти торопливо нахлестанных стволов? Или какие-нибудь безумцы куражились — просто так, в свое удовольствие?

В тот год как раз в печати одна за одной стали появляться статьи об охране природы, и единственное разумное объяснение, которое я могу теперь вывести из увиденного, было: значит, правда, испугались закона. Раньше обходили его втихомолку, а теперь вот испугались. И сбежали, забыв даже замести гусеничные свои следы.

Жуткое, поистине гробовое молчание стояло над изуродованным лесом. И подумал я еще, что ког-да-нибудь, когда этот бред под действием солнца, воды и ветра исчезнет, и почва снова начнет дышать, и — может быть — вырастут новые побеги, и — даже — воспрянет и заматереет новый лес, то вот и в том-то новом лесу будет человеку вдруг, непонятно от чего, неуютно как-то, не по себе.

54

КИРЕНИЙСКИЙ СКИТАЛЕЦ

М орские пучины ревниво оберегают свои секреты. Джозеф Конрад писал: «Вся кровь, пролитая в Средиземном море, не запятнала ни единым алым следом густую лазурь его классических вод». Древние историки оставили нам весьма скудные сведения о судостроении и навигации, а рисунки на вазах, мозаики, изображения судов, выбитые на монетах, «грешили» поэтическими преувеличениями. Наиболее достоверными считаются изображения уни-ремы, биремы и торгового судна на одной этрусской вазе, относящейся к VI веку до нашей эры, и мозаики Дома корпораций в Остии, построенного в I веке нашей эры.

Самые надежные сведения о древних судах поставляет нам стремительно развивающаяся подводная археология. В начале шестидесятых годов были найдены так называемые Аль-бенгские остатки римского грузового судна с грузом амфор, а вскоре после этого — обломки иберийского судна того же периода с корпусом, обитым свинцовыми пластинами.

Правда, еще в 1900 году, после осушения озера Неми, на дне его были найдены два судна императора Калигулы. Но то были специально построенные для увеселительных поездок супергиганты своего времени — 80 метров в длину и

17 с половиной метров в ширину. Эти находки прекрасно иллюстрируют творческую дерзость античных корабелов, но представления о типовом судостроении древних не дают

Поэтому такой большой интерес историков и археологов привлекли продолжавшиеся четыре года работы по реконструкции торгового судна, найденного в акватории кипрского порта Кирения.

Заботливо укутанное морем в толстый слой ила, судно сохранилось поразительно хорошо — для своих лет, конечно. Под давлением тридцатиметровой морской толщи остов расплющился и стал одномерным — все части корпуса остались на месте, только они оказались уплощенными и разровненными, как цыпленок табака. Они были «разложены» нн дне, как чертеж с отдельно вынесенными деталями.

Подводные археологи с чрезвычайной скрупулезностью собирали обломки до самых мелких. поднимали их на поверхность, выдерживали по нескольку месяцев (а крупные детали — больше года!) в огромной подогретой ванне с растворенным в ней консервирующим веществом полиэтиленгликолем, а затем собирали из мозаики отвердевших кусочков, число которых измерялось многими тысячами, остов судна.