Вокруг света 1978-06, страница 45
леные квадраты яблок, желтые — груш и лимонов, оранжевые — апельсинов, выше висят лиловые кисти винограда и оливковые плоды дуриана, в корзинах — кокосы, ананасы. Правда, апельсины в Сингапуре привозные, и на больших желтых лимонах стоит штамп: «Калифорния, США». Но бананы, кокосовые орехи, а также дуриан, папайя, маленькие лохматые рамбутанчики, похожие на каштаны, —- все это растет на острове. Как растет и где? Задавшись этим вопросом, я пошел однажды по следам «бананового мальчугана» в рощу: пальма растет там, где живет человек, и, значит, в лесу — малайская деревня. Позже я узнал, что таких деревень на острове осталось совсем немного. Может быть, и этой недолго жить — университет в трехстах метрах, а территория его расширяется. На холмах нет душных сырых зарослей, которые сейчас так активно истребляются в низинах (совсем недавно там был застрелен последний крокодил). Меня окружает сухой горный лес, и ярко-оранжевая дорога под ногами растрескалась, как туркменский такыр. Дорогу перебегают ящерицы, в разноцветных зарослях летает какая-то совершенно невероятная бабочка, буйное солнце слепит глаза... Деревня возникает неожиданно — без всякого порядка в лесу стоят хижины: некоторые ветхие, покрытые тростником, — кажется, стены вот-вот обрушатся. Есть и новые домики: лакированное дерево, шиферная крыша, стекла в оконных переплетах, невысокие сваи... Тонкие стены домов чисто сим-воличны: защищают от солнца и дождя — и на том спасибо. Иногда между стеной и полом — промежуток сантиметров в сорок, и в эту щель свободно может пробраться курица. Неторопливо слоняются между пальмами дворняги, благодушно косясь на меня сонными от жары глазами. У стены дома стоит запыленный мотоцикл. На ветвях раскидистого дерева — вешалки с сохнущими рубашками. А вокруг домов и между ними буйно растет то, что десятилетиями обеспечивало жизнь деревне: светло-зеленые бананы с желтыми гроздьями плодов, высокие кокосовые пальмы. Чуть дальше я набрел на плантацию «лаймов» — так называется разновидность цитрусов — низенькие деревья с крошечными пло дами зеленого цвета. Здесь же росли деревья «мугуа» —' древесной тыквы, сладкой сестры нашего кабачка, и наконец — дуриан, «король фруктов». Кто-то сказал, что его можно или ненавидеть, или боготворить, третьего не дано. Запах, который слышен метров за десять, действительно способен вызвать чувство отвращения, но я знаю немало людей, которые не могут сдержать восторг от вкуса дуриана. Деревня выглядела вполне благополучной, даже процветающей. Наконец-то мне открылась и малайская сторона жизни Сингапура. Каково же было мое удивление, когда я узнал, что селение с фруктовыми плантациями — явление, в сущности, не типичное для местных малайцев. Рыболовство — вот традиционное их занятие, и настоящий малайский Сингапур — на берегу океана. Здесь стоят хижины на сваях — келонги, в котот рых издавна живут рыбаки, выходящие в Сингапурский пролив на легких суденышках. Правда, в последние годы рыбакам приходится туго: у моря сооружаются новые доки, верфи, и келонги порой падают, сносимые бульдозерами. А те, что смогли удержаться под натиском растущего порта, превращаются в морские «дачи»: сюда приезжают на моторных лодках половить рыбу, позагорать. Порт играет двойную роль в жизни сингапурских малайцев. С одной стороны, он наступает на прибрежные свайные селения, но, с другой, он и привлекает жителей, которые не мыслят своего существования без моря, привлекает, требуя рабочую силу. Сюда по-прежнему стремятся безработные из штатов Малайзии, надеясь устроиться в доки и на верфи и тем самым пополняя малайскую составляющую многонационального Сингапура. А банановая деревня?.. Что же, деревня по-прежнему стоит в роще недалеко от университета. Здесь, как и в некоторых других местах на острове, неунывающие малайцы вдали от промышленных районов возделывают щедрую землю, дарящую тропические плоды. «ПРЕКРАСНЫЙ МИР» Есть в одном из уголков Сингапура квартал, имя которому — «Мэй шицзе», что на китайском означает «Прекрасный мир». Названию удивляться не следует: китайцы любят давать районам, где они живут, звучные, пышные имена.. Здесь никогда не встретишь квартала, скажем, «Юдоль скорби», даже если никакого другого названия он не заслуживает. Это обязательно будет «Уголок счастья» или «Приют радости». Вот и «Прекрасный мир»: бродишь в затхлом полумраке от висящих над головой навесов, прикрывающих вход в закопченные кабачки, и постоянно натыкаешься на скопления лавочек, прилавков, магазинчиков, на заведения, которые иным словом, кроме как «притоны», не назовешь... Очевидно, в свое время это было довольно красиво: прямоугольные кварталы, ровные ряды белых свежих двухэтажных домиков, новенькие крыши из красной черепицы, только что повешенные вывески с иероглифами. Но через десятилетия дома одряхлели — нищета, как известно, старит вдвое, — прямые линии стерлись и нарядные когда-то улицы превратились в каменный лабиринт. Полной неожиданностью для меня было, завернув за угол стеклянного небоскреба, через минуту очутиться в старом Китае. Узкие улочки, по которым везут тачки с овощами и едут велорикши в выцветших пижамах и пробковых шлемах; сплетение пожарных лестниц; трава и деревца на крышах; тощие коты, пробирающиеся по кровле. Иногда в черном провале окна под крышей, между двумя потемневшими от времени деревянными ставнями, можно увидеть коричневое сморщенное лицо седой старухи —- древней, как полустертые иероглифы, высеченные когда-то на стенах домов. И оживают строки Jly Синя: «В домах китайцев средней зажиточности — жара. Люди полуголые и босые. Тут и коромысла с едой, и звуки хуциня, и стук мацзяна, и игра патефона, и бочки с нечистотами». Правда, хуцинь и патефон былых времен уступили мГесто более современной аппаратуре, но звучат в квартале все те же протяжные китайские мелодии. В солнечный день на подоконниках проветриваются матрасы, из окон торчат длинные шесты, на которых сушится белье. Солнце едва пробивается на тротуар сквозь разноцветные лоскуты. Я шел вдоль лавок и только успевал поворачивать голову, стараясь удержать в памяти торговый облик китайского квартала. Книги, чемоданы, пластинки, ку- 43 |
