Вокруг света 1979-10, страница 23

сбрасывает свои яркие краски, цветы и листья вянут, а трава и валуны становятся холодными и скользкими. В такое время, как сейчас, она похожа на маскировочный комбинезон «диких гусей»¹: темно- зеленые пятна сосен, желтый гранит, грязно-белые изломы известняка.

Когда я учился в университете, то перед экзаменами обычно забирался готовиться на плато Столовой. Тогда еще не было фуникулера, и заниматься никто не мешал. Вид оттуда замечательный: и сам Кейп, и Столовая бухта, и Фолс-Бей, и даже мыс Доброй Надежды — все как на ладони.

В наших тауншипах² Ланге и Ньянго-Уэсте для африканцев название «Надежда» звучало насмешкой. Куда больше шансов было угодить на остров Роббен. Он тоже виден со Столовой горы: просто клочок земли, словно огромный кит заснул в бухте. Так вот, на Роббене, который в длину пройдешь за тридцать минут, а в ширину и того быстрее, находится одна из самых страшных тюрем в ЮАР. Его называют «Островом смерти». Это ад на земле. Сюда попадают те, кто вздумал бороться или протестовать против расистских порядков. Мой друг был там.

...Он готовился стать юристом. Но окончить университет не успел. В мае шестьдесят первого Африканский национальный конгресс организовал массовую стачку в знак протеста против провозглашения расистскими властями Южной Африки республикой. По всей стране начались аресты. Как бывшего активиста запрещенного АНК, схватили и его. Обвинения в том, что является членом «Умконто ве сизве» — «Копья нации», подпольной военной организации конгресса, было достаточно для приговора к смертной казни.

Хотя никаких улик у полиции не имелось, его без суда и следствия отправили в центральную тюрьму в Претории, где производятся все официальные казни. В прошлом году там был установлен новый рекорд — 132 жертвы, а сколько всего борцов за свободу погибает в полицейских застенках, власти держат в тайне.

'«Дикие гуси» — прозвище иностранных наемников в Африке.

² Т а у н ш и п ы — специальные посел-ки-гетто для небелых в ЮАР.

Его поместили в «Биверли Хилз», специальный блок для смертников, издевательски пообещав, что долго ждать очереди "не придется. В этом тоже была продуманная, утонченная жестокость. Человека могли отправить на эшафот на следующее утро или через неделю, а могли растянуть пытку неизвестностью на месяцы: ведь обреченному сообщали о дне казни лишь накануне. Унылые древние песни неслись из камер смертников. Их подхватывали узники в других блоках, чтобы поддержать дух обреченных. Иногда эти страшные «концерты» продолжались целыми сутками. Нередки были случаи, когда люди, долго находившиеся в блоке смертников, сходили с ума.

Камеры смертников расисты использовали и для «закалки» молодых полицейских и тюремщиков. Например, приказывали двум-трем новобранцам зайти в камеру и так отделать заключенного, чтобы живого места не осталось. Заключенным ломали ребра, отбивали внутренности, а уж о выбитых зубах и сломанных челюстях и говорить нечего.

Особым садизмом отличался надзиратель по прозвищу Черная Мам-ба. Любимым его развлечением было выбить миску с бобами из рук заключенного во время обеда. А когда человек начинал подбирать похлебку с пола, Черная Мамба наступал ему на пальцы, крича, что отучит «мусорить в камере». Одного заключенного этот садист затравил овчарками только за то, что он упорно не хотел обращаться к тюремщику с унизительным «баас»...

Мламбо надолго замолчал. И тогда я подумал, что все, о чем мы услышали, пережил он сам. Наконец он снова заговорил:

— И все-таки его не казнили, не забили насмерть и не сделали калекой. В начале шестьдесят второго года расисты стали готовить заочный суд над одним из руководителей АНК, Нельсоном Манделой. Его хотели представить в глазах всех, кто в самой Южной Африке и за границей поддерживал нашу борьбу за свободу, кровожадным террористом-фанатиком только потому, что Мандела обратился с открытым письмом ко всем гражданам ЮАР, призывая их на штурм расистской системы угнетения и произвола. А для намеченного фарса властям нужны были послуш

ные «свидетели». Однако никто из товарищей, как их ни обрабатывали, не согласился стать предателем. И тогда всех приговорили к пожизненному заключению и отправили на «Остров смерти».

Наш рассказчик опять задумался. Потом, видимо, приняв решение, сказал:

— Я обещал рассказать о Роббене. Но давайте сделаем по-другому. Я записал все, что произошло с моим другом на «Острове смерти». Возьмите эти записки.

Ночь была холодной. Но он старался не думать об этом: начало прошло успешно. Он дождался темноты и теперь лежал, засыпанный ледяной щебенкой, в каменоломне. Потом пополз, извиваясь, как ящерица, по голой высохшей земле к навесу. Там Найобо— плотник спрятал две оструганные доски. Строгал он их тайно — заподозри надсмотрщик что-нибудь, Найобо изобьют до полусмерти и прибавят еще пять лет заключения.

Но теперь доски-весла у него. Он слегка приподнялся на локтях и вгляделся в темноту за пятнадцатифутовым забором из колючей проволоки. Ночь скрыла прибрежные скалы, о которые с гулом разбивались сердитые волны, и восьмимильный простор бухты. Лишь неясный горб Столовой горы, чуть освещенный далеким заревом огней Кейпа, выделялся на фоне ночного неба. «Пора», — подумал он и тут же прижался к земле. Донесся звук автомобильного мотора: по дороге, окольцевавшей остров, шла патрульная машина. В свете фар жемчужными нитями засверкала натянутая между бетонных столбов проволока. Потом лучи пробежали по ржаво-желтым стенам барака на берегу, где сортировали и сушили морские водоросли, ушли в сторону коттеджей надзирателей, осветили подножие маяка на мысу.

...За шестнадцать лет, проведенных на острове, он изучил его до последнего кустика. Ведь он и его товарищи-заключенные сами строили эту тюрьму. И многие из тех, с кем он впервые ступил на землю Роббена, теперь лежат в ней.

...Первый день и сейчас свеж в памяти, как будто эго было только

№ЬЕ ПРЕСТУПЛЕНИЙ ИМПЕРИАЛИЗМА