Вокруг света 1980-03, страница 34

писей, и каждая надпись бросается ко мне живым голосом. Я вижу этих ^пюдеи. Их голоса — то звонкие, то угрожающие, то еле шепчущие — сопровождают меня до самого выхода.

И вйовь хожу, под землей. Заменил в фонаре батарейки. Сегодня в одной , из просторных, широких боковых камер мне открылось целое • городище. По-

ловина пйощади камеры поделена на ячейки, наподобие пчелиных сот. Как и караульная -стенка у выхода, они сложены из разномерногокамня-бута в пояс высотой. Здчем, почему появились эти «единоличные кельи»?

Появились они, видимо, в ту пору, когда оборона каменоломен приняла затяжной характер. Люди берегли силы, отлеживались. Придя с вылазки или с караула, боец ложился отдыхать, зная, что на него никто не наступит в темноте. Свет берегли. Да и при светильнике долго ли наступить на открыто спящего человека, если бредешь в полусознании, едва волоча ноги?

В развалке камней попалась мне металлическая, из дюраля, трубка толщиной в палец и длиной сантиметров двадцать. Присмотрелся: дудочка, свирель. Да такая ладная! Тот, кто ее мастерил, видно, знал толк в музыке и умел играть. Он сделал инструмент на полную гамму — с одной стороны семь дырочек- и еще одна с противоположной. -А голосок с верхним срезом. Когда-то мы, мальчишки, делали свистки и манки из вербовых прутьев, и скос всегда у нас был снизу, как у милицейского свистка. А здесь, наобо-v рот, как у кларнета. Голосок забит в трубку деревянный. Снаружи он обуглен. То ли мастер сушил его у костра и не заметил, как свирель скатилась к огню... Я вытер ее полой куртки. Поднес к губам, дунул —_; и в,тишине пронесся; неожиданно сильный, мелодичный, с чуть заметной сипотцой звук!

Я оторопел. Ведь, ждал, что зазвучит, $ вот поди ты, отчего-то робость взяла и сердце забилась. Слишком уж дерзко зазвучала свирель в этой тишине. Я зажег вместо фонарика свечу,, присел у стены, начал переворачивать камни. Свеча для таких дел Не очень-то удобна, но при ее свете лучше видно все Помещение. Вон какая громадная моя тень горбится на кровле и на противоположной стене! А из-за дальней оградки на меня смотрит странный камень: как любопытная чья-то голова с запавшими щеками и глазницами...

Под руками путаницу красного телефонного провода, частью обгорелого. Блестящая, покрытая никелем, совершенно не тронутая ржавчиной пружинка. Кбнское ко

пыто с мослаком. Еще кости, непонятно чьи. Пустые патронные подсумки... Один подсумок изрезан на полоски... Д4&НО, бродя с товарищами в каменоломнях, мы находили куски проволоки с обгорелой на них кожей. Может, ее мочили, эту кожу, а потом распаривали на огне и пытались жевать?

Не. знаю, сколько я провел времени у этой стены, помалу продвигаясь все дальше и дальше. Смотрю, свеча от меня уже далеко. И осталось ее на три пальца... Вот так и теряют люди под землей голову. Еще немного посмотрю — и на выход.

Свечу поставил на камень поближе. Вроде бы хорошо поставил, а она — хлоп и упала. Погасла. Вокруг воцарилась темаг^Толная. Кромешная. Непроницаемая. Каково же было защитникам каменоломен, когда совсем исчезал свет?...

...Уже в середине июня светильников почти не осталось. Для освещения шло содержимое «зажигательных бутылок». В какой-то из подземных камер, здесь или в другой каменоломне, был целый склад этих бутылок, и люди ими пользовались. Это было опасно, так как при соприкосновении с воздухом горючее вспыхивало, — случались несчастья, до сих пор памятные старым керча-нам. Но все равно, как ни приспособлялись умельцы, света становилось все меньше и меньше. Под конец 'лишь где-нибудь в дальней камере мерцал крохотный, с зернышко, язычок огня или в штольне на повороте коптил потолок резиновый факел, единственный на десятки метров. И если в «каганце» иссякало горючее или огонь вдруг гасила взрывная волна... не так-то просто было ctro снова зажечь...

В других каменоломнях тИШина обрывалась то глуховатым стуком телеги наверху^ то гулом проехавшей неподалеку машины. А здесь тишина длится и длится. Только шумит в ушах кровь... _v Ты слит с безмолвием и чернотой. Тьма вокруг. Она простирается в толще камня, сквозь тебя и на немыслимые тысячи километров окрест. Это совершенно особый мир, мир тьмы, не имеющий измерения.

Человек привыкает ко всему. Старшим лейтенант М. Г. Поважный, заменивший полковника С. А. Ермакова на посту командира гарнизона (Малых каменоломен, рассказывал, что он и его товарищи знали на своей территории каждый угол и поворот и, привыкнув, пока совеем не ослабели, ходили обычным шагом. Но часто тьма вдруг отталкивала. Отбрасывала. Ударяла и опрокидывала. Бывало, люди сталкивались в темноте и разбивались в кровь.

Ободряюще тарахтит спичечный коробок. Вспыхивает спичка. Тьма

озаряется. Я выхожу из этого состояния в знакомый мир..

Поднимаюсь, отряхиваюсь и с некоторым недоумением ' ^ляжу i на выход из камеры/ разделенный надвое каменной полуразрушенной стенкой. Куда мне идт*г — направо или налево? Вон у выхода на стене начертан углем знакомый знак. Помнится, когда я сюда „заворачивал, это изображение было с/ 'правой стороны. Значит, надо выходить налево. Да, да, вот еще одна примета — трещина в потолке. Заходя, я стукнуло» макушкой о кровлю, присел, реки ну л взгляд — как раз надо мною была черная зигзагообразная трещина. Все ясно. Вперед1

Со свечой слишком скоро не пой-, дешь: приходится прикрывать пламя ладонью. Но ничего. Главное, Знать, что шагаешь правильно. Скоро появятся знакомые рисунки, а там... Но постой, постой! Туда ли я иду? Передо мною на стене — фрегат с развернутыми парусами. Его я вижу впервые. Надо вернуться!

Вернулся на прежнее место, начал осматриваться... Пламя свечи дрожит на желтоватых поставах, на бугристой, исчерченной трещинами кровле; справа, слева — черные вырезы ходов^ Куда же идти?

На полпути к выходу, на верном уже пути, я успел заметить еще одну надпись. Внизу стены корявыми и слабыми буквами было выведено: «Смерть фашис...» Почему, думалось мне, второе слово оборвано? И почему написано так низко, почти у пола? Может, человек писал лежа, из последних сил?.. ^

Эта надпись и другие, уже знакомые, опять, догоняли меня, кидались справа и слева живыми голосами. Они словно спешили со' мной на поверхность, спешили, не могли поспеть и, оставаясь в темноте, кричали вослед, чтобы я не забыл о них.

А наверху была глубокая ночь, полная звона сверчков. Город спал. Один лишь в ночи не спал, качался, опадал и вставал снова далекий вечный огонь на горе Митридат.

Теперь не дает покоя мысль: может быть, нужно делать фотоальбом «Говорят камни Аджимушкая»? Они действительно говорят, и надо, чтобы их услышало как можно больше людей. Об этом у нас был разговор с заведующим Аджимуш-кайским филиалом Керченского музея Сергеем Михайловичем Щербаком. Альбом будет Иметь силу подлинного документа. И может^% быть, кто-то из старых керчан, глядя на эти рисунки и надписи, вспомнит самого себя, соседа или воинов, с которыми пришлось сидеть у подземного костра. Вспомнит и скажет о них свое слово.

32