Вокруг света 1986-07, страница 39

сунув голову, зашел небольшого роста моряк, быстренький, со светлым хохолком, спадающим на лоб. Вадим Андреевич встал из-за стола и после коротких, отрывистых расспросов познакомил меня со своим гостем.

То, что на «Михаиле Сомове» ходил капитаном именно тот самый дальневосточный ледоколыцик, убедила меня только новая встреча с Валентином Родченко уже после возвращения судна в Ленинград из антарктической экспедиции.

«Михаил Сомов» стоял на ремонте в Кронштадте. Связавшись по телефону, я узнал, что Родченко уехал в Ленинград, на базу экспедиционного флота.

— Капитан предупреждал о вашем приезде,— сообщил вахтенный штурман.— Он будет звонить на судно и просил вас назвать время и место встречи.

— В семнадцать ноль-ноль у Медного всадника,— предложил я место встречи, которое для меня столь же привычно в Ленинграде, как площадь Пушкина — в Москве...

Он стоял, никем не примечаемый, в плаще, с портфельчиком в руке. Непокрытая голова — те же самые кудрящиеся светлые волосы, чем-то он был похож на продрогшего студента... Его внешность никак не вязалась с обликом человека, вышедшего победителем после многомесячного ледового побоища.

Мы узнали друг друга. Но мне все-таки пришлось назвать место первого нашего знакомства. Упоминание о Владивостоке, о Вадиме Холоденко как-то сразу сблизило нас... Вокруг стояла та же осень, и ноги сами повели нас в сторону набережной Красного Флота. Разговорившись, мы даже не заметили, как оставили позади мост Лейтенанта Шмидта и снова вышли на набережную, но уже Университетскую.

Стоило нам коснуться темы дрейфа «Михаила Сомова», как лицо Валентина напряглось, в словах появилась горячность. Он заговорил торопливо, глядя куда-то перед собой на асфальт, сбивчиво, съедая окончания фраз и сводя мысль до такой сжатости, что все время хотелось его остановить, вернуть к только что сказанному. Слова опережали мысль, и картина оставалась неясной... Вдруг до меня дошло: если вернуться к тем дням по минутам, часам и дням, то его рассказ должен был бы занять столько же месяцев, сколько занял дрейф экспедиционного судна.

Он шел рядом и заново переживал подробности дрейфа, все, что выпало на его долю. Временами казалось, расстояния сократились и нас от берегов Антарктиды отделяют лишь гудки тихо идущих по Неве судов. Низкий гортанный голос говорящего принадлежал человеку, который все еще находился там, во льдах Тихоокеанского массива. И никто не может помочь ему, капитану, попавшему в зимнее время года на такую

точку планеты, о которой ни в какой лоции, ни в каком букваре ничего не сказано. Он крутит карту, призывает все свои знания, домысливает, пытается понять, что же может ждать его через час, завтра. Судно дрейфует... Есть мнение, что наступит та самая дивергенция, то есть расхождение ледовых полей, и все само собой образуется: судно вынесет на чистую воду. И он, капитан, знает, что месяц апрель проходит, наступает май, зима-то сгущается, льды толстеют, ветры бесчинствуют, морозы крепчают, и полыхают сияния. Какой катаклизм, закономерный для этих мест, ждет его судно? Он этого не знает...

Напряжение, с которым приходилось слушать Валентина Родченко, возникло еще и оттого, что нужно было постоянно держать в памяти услышанное, помнить обстановку в южнополярных морях и реагировать на ее изменение. Помнить, где какие льды, представлять расположение моря Росса и по отношению к нему — моря Амундсена; знать, откуда и как поступают многолетние тяжелые льды, айсберги, которых вокруг такое множество, что нужен глаз да глаз... И, шагая по гранитным набережным Невы, буквально осязать огромные пространства океанских вод вокруг Антарктиды. Не упускать ничего из рассказа капитана «Михаила Сомова», чтобы понять, почему это, находясь всего в двадцати пяти милях от станции Русская, у припая, в почти чистой воде, вдруг бежать и лезть в мощнейшие льды Тихоокеанского массива. Или — как это можно было, уходя от берега подальше, на ходу выгружаться, лететь вертолету от судна к станции и обратно. Вертолет надо было спускать на лед, только тогда загружать его и совершать полеты...

Припай, на который могли выгружаться, раскололся сразу. Мимо проносятся айсберги; полынья уже замерзает, и циклон, перемолов молодой лед, образовал из него кашу. В этой «манке» еще хуже. А судно продолжает выгружаться...

Конечно же, все это надо было держать в голове, дать Родченко высказаться. Так постепенно могла проясниться непростая ситуация и самочувствие человека, отвечающего за людей, за судно, снабжение станции и за выбор и поиск стоянки посреди ледового безмолвия.

Циклоны следовали один за другим. Северный и северо-восточный ветры достигали ураганной силы. Они несли к научно-экспедиционно-му судну поля льдов, грозя раздавить его. Ведь многие суда в Арктике именно так и кончали. Их прижимало бортом к береговому припаю, а с другой стороны налегали на судно льды, гонимые северными ветрами. Начиналось сильнейшее сжатие. И ледоколы оказывались бессильными что-либо сделать... Ветры с севера гонят огромные массы льдов, а сзади берег, белым полям некуда больше идти: они начинают тороситься,

жать корпус судна, лезть на палубу. Хотя ледокол в силу особенности своей конструкции раздавлен быть не может и у него много «лошадей», он не всегда в состоянии противостоять стихии Ледовитого океана...

Так ломало о берег в Арктике и многие научно-дрейфующие станции, и не только станции, расположенные на морском льду... В 1970 году, в полярную ночь несло к островам Де-Лонга комсомольско-моло-дежную дрейфующую станцию «СП-19», организованную на плоском столообразном айсберге, имевшем толщину 30—40 метров, и разломало на мелкие куски. Кстати, эту станцию называли потом «чилингаров-ской», поскольку начальником «СП» был Артур Чилингаров...

В Антарктиде, там другая картина: центральный материк, а вокруг океаны — Тихий, Атлантический, Индийский. Льды сползают с берегов, зимой нарастают морские. Они дрейфуют наоборот: от берега в океаны, к экватору, и тают... Но айсберги здесь, в Антарктиде, имеют значительно большую толщину, и сжатием льда не сталкивает их с мели. Они сами становятся опасной, неподвижной стеной, для дрейфующего судна — гибельной, как в Арктике — берег. Припай.

Вот почему, узнав о положении «Михаила Сомова», руководство Госкомгидромета и Арктического и Антарктического института сразу дали указание, чтобы судно уходило от места скопления айсбергов на север, в Тихоокеанский ледовый массив.

У этого решения была еще одна важная сторона.

«Михаил Сомов», уйдя подальше от берега, мог потом попасть в разреженные льды, и его могло вынести на чистую воду, как это было в 1973 году с дизель-электроходом «Обь».

Итак, «Михаил Сомов», уходя от скопления айсбергов, продолжал разгружаться. Сначала самое необходимое: продукты и топливо; забрать старую смену станции, забросить новую. Ночами, когда вертолет не мог летать, пробивались на север, а в светлое время дня выгружались.

Вертолетная разведка недалеко на востоке обнаружила разводье, оно манило, но, идя к нему навстречу, судно оказывалось все дальше и дальше от него. Сказывалось сильное течение с востока на запад, и ближайшая к судну сторона полыньи нарастала льдом быстрее, чем «Сомов» двигался к ней. И наконец, поняв, что разводья не достичь, пошли на север. А точнее, куда льды позволят.

Это заняло у сомовцев весь март и начало апреля.

Но чем дальше судно уходило на север, тем лед становился мощнее: «Михаил Сомов» входил в массив. Пока временами появлялись небольшие трещины. Эти моменты не упускались. На сто метров появлялась возможность, сто и проходили...