Вокруг света 1988-08, страница 49

В этом месте мореплаватель, следующий вдоль побережья, должен был решать — огибать ли Лефкас по морю с запада, или входить в разделяющий остров и материк узкий пролив. В обоих случаях надлежало изменить курс, так что мыс оправдывал свое имя. В описании Кирки луг сирен помещался недалеко от того места, где Улиссу надо было выбирать один из двух путей; исходя из этого, я заключил, что на роль обители сладкоголосых чародеек лучше всего подходит низкий песчаный берег Ира-петры.

На карте Адмиралтейства у крайней оконечности мыса Ирапетра обозначены «Три кургана». Три древних могильных холма! Нужно ли что-нибудь еще, чтобы опознать луг, где «человечьих белеет много костей»? Существует ли более подходящее место для привязки мифа о сиренах? И все же я боялся поверить, что загадка решена.

Сирены бросились в море с высокой белой скалы. Эту скалу исследователи помещали на одном из островов возле Крита, однако куда более похож на приведенное описание высокий белый утес буревого мыса Дуа-то на юго-западе Лефкаса. Согласно преданию здесь поэтесса Сапфо покончила жизнь самоубийством, бросившись в море с обрыва, по сей день носящего название «Прыжок Сапфо». Перед нами очевидная параллель между самоубийством поэтессы и мифической гибелью сладкоголосых сирен.

В «Одиссее» Улисса и его людей подстерегают только две сирены. Позднейшие авторы увеличивают их число до трех и изображают как прекрасных дев с птичьими ногами. Все источники сходятся в том, что их волшебное пение, иногда сопровождаемое сладостыми звуками лиры и флейты, заставляло людей забывать родной дом, жен и детей, и мореплаватели до самой смерти оставались пленниками чаровниц.

Однако хитроумная уловка, придуманная Киркой, защитила Улисса. Провожая его в" путь с Эи на Итаку, Кирка даровала мореходу попутный ветер, но тот внезапно стих, когда вдали показался остров сирен. Моряки убрали парус, Улисс залепил им уши воском, и они привязали его к мачте, затем взялись за весла.

Улисс и его товарищи повернули налево, остановив свой выбор на втором пути, предложенном Киркой: извилистом узком проливе, отделявшем Лефкас от области Аркания на материке. Тем самым они избежали опасностей плавания в открытом море у «бродящих утесов» Сесолы и буревого мыса Дукато. Последуем же в воображении за Улиссом вдоль берега к востоку от мыса Ирапетра, где в наши дни любители виндсерфинга носятся по волнам. Всего через каких-нибудь две мили с четвертью нас подстерегает впечатляющее препятствие. Речь идет о бушующей полосе прибоя на рифе Плака-Спит. Все тот же ве

тер, друг виндсерферов, гонит с запада накат, который разбивается о двухмильную преграду рифа, протянувшуюся от берега как раз на его пути. Совершенно прямой, так что его можно принять за искусственное сооружение, вроде пирса, риф выступает всего сантиметров на тридцать над поверхностью моря. Когда ветер стихает, накат все равно продолжается, и в полный штиль особенно странно видеть бурлящий барьер Плака-Спит. За этим препятствием находится искомый Улиссом вход в древний пролив.

Тремя месяцами раньше, у Трои, я обещал Кевину, что ему представится случай сфотографировать, как «Арго» обходит рифы, и вот час настал. В «Одиссее» Улисс, именно стремясь избежать столкновения с рифом, велел своим людям «судно отвесть от волненья и дыма». Мы притормозили на безопасном расстоянии, а Кевин подошел к рифу на шлюпке, вылез и встал по пояс в беспокойной воде. Приготовив камеру, он помахал нам рукой, и я отдал команду ставить парус. С запада дул ровный предвечерний бриз. «Арго» развил скорость курсом на самый конец каменного бара. Я задумал пройти возможно ближе к рифу, но так, чтобы миновать буруны и, обогнув препятствие, выйти на тихую воду за ним. Дух захватывало от скорости, с какой скользил по волнам тонкий корпус галеры. Впереди, возле Кевина, рыбацкий челн то взмывал на гребень, то исчезал в ложбине между волнами. Стоя в челне, два рыбака, заслонив ладонью глаза от солнца, с удивлением смотрели на внезапно вынырнувшую с запада галеру бронзового века. Просвет между нами и рифом быстро сокращался. Кевин наклонился над видоискателем. Питер Уилер стоял на носу «Арго», высматривая подводные камни; Джонатан и Дерри приготовились маневрировать шкотами. В ту самую минуту, когда галера развила предельный ход, я прямо по курсу увидел на воде поплавки поставленной рыбаками сети. Она преграждала нам путь, дотягиваясь почти до самого рифа. Наскочи мы на сеть при такой скорости, торчащий ниже корпуса двойной руль запутается, как в ловушке, галеру дернет в сторону и бросит на риф. Прервать стремительный бег галеры не было никакой возможности, оставалось лишь молить бога, чтобы между сетью и баром оказался спасительный промежуток,— если «Арго» вообще достаточно быстро изменит курс. Я до предела переложил рули, и галера сильно рыскнула. Обмирая от страха, я навалился всем телом на румпель. Мои товарищи замерли в ожидании сокрушительного удара. Покатая волна подняла «Арго» на своем гребне, и галера пронеслась мимо стоящего в бурунах на рифе Кевина, который был настолько поражен всем увиденным, что даже не успел щелкнуть заключительный кадр. Тень «Арго» скользнула по темному фону баров,

и мы очутились в тылу Плака-Спит.

— Трави шкоты!!

Никогда еще моя команда не выполнялась так быстро. Парус заполоскался.

— Бери на гитовы!

Сильные руки выбрали бык-гордени, подтягивая парус к рею. Питер покинул пост впередсмотрящего на носу.

— По моим расчетам, концы рулей прошли в пятнадцати сантиметрах над камнями,— спокойно доложил он.

Кевин вернулся на борт со своими камерами. Он был потрясен.

— Господи, вот уж не думал, что вы пройдете так близко. Сколько занимаюсь фотографией, впервые язык не повернулся бы сказать: «Давайте еще раз!»

Я был настолько уверен, что мы стоим на пороге решения загадки тесного пролива Скиллы и Харибды, что, отправляясь на берег искать пещеру Скилды, не сомневался в успехе. Сопоставив описание в «Одиссее» с крупномасштабной картой, я точно знал, где начинать поиск. Вспомним слова Кирки о скале, на которой жила Скилла: «До широкого неба острой вершиной восходит... облака окружают темносгущенные ту высоту, никогда не редея. Там никогда не бывает ни летом, ни осенью светел воздух...»

Разумеется, Гомер преувеличил высоту вечно окутанной облаками скалы, как утрировал он характеристики обители Эола— «медностен-ной» Грамвусы и размеры «грозного Илиона». Тем не менее передо мной над бухтой возвышалась гора Ламия.

Склоны Ламии были достаточно крутыми, но неприступными я бы их не назвал, хоть Гомер и уверяет нас, что: «...туда не взойдет и оттоль не сойдет ни единый смертный, хотя б с двадцатью был руками и двадцать ног бы имел,— столь ужасно, как будто обтесанный, гладок камень скалы...»

Самый крутой участок помещался над современной дорогой; здесь и впрямь моим глазам предстала многообещающая, почти вертикальная скала. Более отлогую нижнюю часть горы покрывал укоренившийся на осыпи кустарник. Что до скалы, то ее склон смотрел как раз в нужную сторону, на запад, туда, где в тылу у Плака-Спит стоял на якоре «Арго». И ведь Кирка говорила Улиссу: «...на самой ее середине пещера, темным жерлом обращенная к мраку Эреба на запад; мимо нее ты пройдешь с кораблем, Одиссей многославный...»

Эребом называлась лежащая на западе страна вечного мрака; и пещера Скиллы должна была находиться достаточно высоко, коль скоро, по словам Кирки: «...даже и сильный стрелок не достигнет направленной с моря быстролетящей стрелою до входа высокой пещеры».

Идя по дороге между Канали-Стретти и скалой, я приметил внизу челн с двумя рыбаками. Они высмат

47