Вокруг света 1992-10, страница 61

Когда охранник выпрямился, Карбоньери продолжал говорить, словно ничего не произошло, и настолько отвлек его внимание, что я успел сделать шаг вперед и никто ничего не заметил. Рукоятка ножа уже лежала в ладони. Только Бебер Селье заметил это. И с невероятной быстротой — а нож у него оказался уже открытым в кармане брюк — ударил меня им в бицепс правой руки. Сам я левша, и тут же одним коротким движением вонзил нож ему в грудь по самую рукоятку. Звериный вой «а-а-а!», и он повалился на землю. Выхватив револьвер, Антарталия крикнул:

— Назад, парень! Лежачего не бьют! Иначе пристрелю тебя на месте, а мне этого не хочется.

Карбоньери подошел к Селье, пнул его ногой по голове и что-то сказал по-корсикански. Я понял: «Он мертв».

Охранник сказал:

— Дай-ка мне твой нож!

Я отдал ему нож. Он сунул револьвер в кобуру, подошел к обитой железом двери, постучал и сказал открывшему ее охраннику:

— Готовьте носилки забрать труп!

— А кто умер? — спросил охранник.

— Бебер Селье.

— О, а я думал, Папийон.

Нас снова отвели в карцер. Очная ставка откладывалась. В коридоре Карбоньери успел шепнуть мне:

— Бедняга Папийон! На этот раз ты влип и серьезно.

— Да, но я жив, а он сдох!

Охранник вернулся один, тихо открыл дверь и сказал мне:

— Стучи и кричи, что ранен. Он ударил первым, я видел! — и так же тихо притворил за собой дверь.

Все же эти охранники-корсиканцы потрясающие существа — или отпетые мерзавцы, или действительно прекрасные люди, среднего не бывает. Я застучал кулаками в дверь и завопил:

— Я ранен! Хочу в больницу, на перевязку!

Охранник вернулся с главным надзирателем лагеря.

— Что с тобой? Чего орешь?

— Я ранен, начальник!

— А-а... так ты ранен... А мне показалось, он тебя не задел.

— Да вы что! Правая рука насквозь пробита!

— Отворяй! — скомандовал надзиратель.

Дверь отворилась, я вышел. На руке зияла глубокая рана.

— Наручники на него и в больницу! Там глаз не спускать и не оставлять ни под каким предлогом. Только перевязать и сразу обратно!

Мы вышли. Во дворе собралась уже целая толпа охранников во главе с комендантом. Надзиратель из мастерских крикнул:

— Убийца!

Не успел я раскрыть рта, как комендант ответил:

— Помолчите, Бруйе. Селье напал первым.

— Что-то не верится,— щюворчал Бруйе.

— Я сам видел, я свидетель,— вставил Антарталия.— И помните, господин Бруйе, корсиканцы никогда не лгут.

В больнице Шата тут же послал за доктором. Меня зашили без всякого наркоза. Я ни разу не застонал. Закончив свою работу, врач заметил:

— Я не дал вам обезболивающего просто потому, что у меня все вышло.— И после паузы добавил:— Зря вы это затеяли.

— Но он все равно бы умер, раньше или позже. Абсцесс печени — не шутка!

Врач так и остался стоять с раскрытым ртом.

Расследование возобновилось. Бурсе вышел из игры, поскольку было установлено, что ему угрожали. Я изо всех сил поддерживал эту версию. Нарика и Кенье тоже оставили в покое — за отсутствием улик. Так что ответственности подлежали я и Карбоньери. Обвинение в хищении с него сняли, оставив только сообщничество в подготовке побега. За это полагалось максимум полгода. Со мной же все обстояло куда серьезнее. Несмотря на свидетельские показания в мою пользу, следователь никак не хотел признать, что я действовал в целях самообороны. Дега видел дело и сказал, что, несмотря на все старания следователя, меня вряд ли

приговорят к смертной казни, так как я все же был ранен. Оправданию мешали лишь показания двух арабов, утверждавших, что я ударил ножом первым.

Наконец расследование было закончено. Я ждал отправки в Сен-Лоран, чтобы предстать перед трибуналом. Целыми днями я ничего не делал, только курил. Да еще немного гулял по утрам. И ни разу ни комендант, ни охранники не выказали по отношению ко мне ни малейшей враждебности. Они охотно болтали со мной и снабжали куревом.

Был четверг, отправляли меня в пятницу. В десять утра, когда я, как обычно, вышел на прогулку, за мной пришел комендант.

— Идем со мной, Папийон.

Я отправился за ним без всякого сопровождения. Мы направлялись к его дому. По дороге он сказал:

— Моя жена захотела с тобой попрощаться. Не хочется огорчать ее зрелищем вооруженного охранника рядом. Обещаешь вести себя пристойно?

— Конечно, господин комендант.

Мы дошли до дома.

— Жюльетта, я исполнил свое обещание и привел твоего протеже. К двенадцати он должен быть на месте. Так что у вас есть целый час для разговоров,— и с этими словами он повернулся и вышел.

Жюльетта подошла ко мне и положила руки на плечи. Ее черные глаза были затуманены слезами.

— Ты сошел с ума, мой друг Папийон! Если б ты раньше сказал мне, что хочешь бежать, я смогла бы тебе помочь. Я просила мужа помочь тебе сейчас, но он говорит, что теперь, к сожалению, это от него уже не зависит. А выглядишь ты куда лучше, чем я ожидала... И вот еще что: я хочу заплатить тебе за рыбу, которой ты так исправно снабжал меня все эти месяцы. Вот, тут тысяча франков, больше у меня, к сожалению, нет.

— Послушайте, мадам, мне не нужны деньги! Поймите, я просто не могу их взять! Это испортит наши дружеские отношения.— И я отетранил две банкноты по пятьсот франков— Не ставьте меня в неловкое положение, пожалуйста...

— Как хотите,— сказала она — Тогда, может, выпьете рюмочку? — И в течение часа эта добрая и очаровательная женщина беседовала со мной. Она была уверена, что меня оправдают и что я получу полтора — максимум два года.

На прощанье она взяла меня за руки и крепко их сжала.

— Прощай и удачи тебе! — И громко разрыдалась.

Комендант сам отвел меня в карцер. По пути я сказал ему:

59