Вокруг света 1996-01, страница 34

то его по нашему звал: Корий-кугызе, дед Гриша. А отчество-то у него тоже марийское: Яшпатрович. Вообще-то вы запишите: духовный глава. Так запи-шитЕ: Алексей Изергович Якимов, Ошмарий Чима-рий Шнуй О г — духовный глава Белой марийской веры.

Я послушно записал. В вопросах традиционной марийской духовной иерархии я не разбирался. И как выяснилось впоследствии, не разбираюсь и ныне. И, кажется, не только я. Я сцюсил: v

— А вы разве не карт?

— Карт, — любезна подтвердил Алексей Изергович,

— я моленье провожу; А всю жизнь-то электриком работал, да, Братск строил, Усть-Илимск.

Я опускаю свои вопросы и передаю рассказ шнуй она Якимова Алексея Изерговича.

— Карт-то у нас он не как духовное лицо, семинарий не кОнчал, а всё в семье. Корий-куп [зе, дещ^-то мой Григорий Яшпатрович верующий был, всегда молился, степенный,, хОзяин хОрОший — дак люди его и уважали. Молитвы все знал, какому богу какую жертву, да когда молиться надо. У нас молятся только по понедельникам, пятницам и воскресеньям, да и то только в полнолуние или в новолуние. »

Главных богов девять: верховный бог Кугу Юмо, Сер-лагыш-хранитель, Мер Юмо, Пуршо, Шогынава, Кече Юмо, Илыш Шочынава, Мланде ава — богиня земли, изобилия всякого, еще бог святой горы — Курык кугыза. Да разные еще, но эти — главные. Еще у них у каждого — семейство свое, или, еще, так сказать, аппарат, посредники всякие. Пыамбар — скот бережет < т нечистых сил, Во-дыж при боге огня работает.

— А Кереметь? — спросил я, имея в виду злого духа.

Жрец замахал руками:

— Какой КЕрЕмЕть? Какой Кереметь- ю? Шырт — вот это кто, ОзОрник. Так и ему жертва есть, только под елью — кролика ему. А главным-то посолиднее. Кугу Юмо — ему лошадь, 1уся тоже. Пыамбару — бычка. Мер Юмо да Илыш Шочынаве — овечку или телку. Водыжу — зайчика. Да сей-час-то больше гусей да уток жертвуют. На большое моление, правда, овцу, телок когда приведут.

Первое у нас моление — семейное. Обычно — осенью. Но семья молится одному богу, определенному. Тут карт-то не обязателен, глава семьи все делает, он и дерево семейное знает (только не хвойное!) В конце лета — всей деревней выходят в рощу. Потом —пОглавнее

— тиште кумалтыш — родовое моление. Из разных деревень люди приходят, все — одного рода семьи. А раз-то в три года всем миром молятся — это мер кумалтыш. А самое главное — туня кумалтыш, тут все марийцы собираются, из Москвы, Ленинграда приезжают. Раз в пять лет, в определенном мольбище, их в республике-то по одной руке сосчитаешь.

Карты собираются, определяют время и место, рассылают по разным деревням палочки такие липовые: там родовой знак и значки — кому сколько да какого скота доставить. Теперь-то пишут.

Идут в рощу, порядок наводят, дрова готовят, стол сооружают из молодых елей. За день до того в бане моются, дом убирают, хлеб-шергинде такой особый пекут, квас варят. Утром-то рано встанут, хозяйка блинов испекет — поесть-то надо, день-то, ох, долгий будЕт. А потом пышные блины пекет, да в каждом тремя пальцами ямки дела

ет — глазки. Как их в жертву приносить — дак сначала глазки вырезают.

И все идут в рощу. Там карт в белой марийской одежде в пяти случаях пять молитв читает.

Зарезанное-то все в котел, варится там, пока бульон, лем по-нашему, наваристый не станет. Кишки бараньи промоют, туда кашу, сало, кровь. СОкта! Как колбаса такая — поесть-то марийцы умеют! Мясо-то кипит, гуси — сало вытапливается — снимают, все в кашу. Ох, вкусная, сытная.

...Фотохудожник Валерий Кузьминых, который бывал на молениях, объяснил мне потом, что «пышные блины» — это лепешки. Его и нескольких других русских на моленьи принимали сердечно, но попросили у чти, когда стали резать животных, а потом снова позвали. Когда же все сварили, очень гостеприимно угощали.

— Я вареной гусятины поел и блинов, — сказал он, — а каша слишком уж жирная. А вот все знакомые городские марийцы, когда детство вспоминают, особенно по этой каше Тоскуют...

Карт продолжал.

— Потом в лесу все сжигают, чтоб и сору не осталось. Пищу-то домой несут. Ей посторонних угощать нельзя, кости и то в отдельную посуду собирают, потом на месте очага на мольбище сжигают.

А я вам еше чего скажу: пОпрОси рубашки расстегнуть,^ ак у всех почти кресты будут. Нам, картам, это не нравится, но мы никому не запрещаем. А с нашей-то верой в церковь разве можно? Я вот в деревню приезжаю, ш>п увидит — дак как меня встречает? «У-у! — кричит. — Опять приехал!» Наши боги-то природные. Как кто хочет, так пусть и молится. Я свое призвание и многое, чего знаю, во сне увидел. Пока во сне не увидишь — не быть тебе картом.

Многое из того, что говорил Алексей Изергович, показывало, что он следит за религиозной литературой, особенно, за добросовестно сделашШми и подробными справочниками, из тех, что выходили у нас под фиговым листком «Библиотечки атеиста». Я попросил его помолиться при мне, если это воббще можно. Он с сомнением покачал головой, но потом сказал, что одну слабенькую молитву прочтет. Мы встали, и он зачастил речитативом. Мне показалось, что ъ чтении он подражает напеву дьякона в церкви: сначала скороговоркой, а потом — конец периода — звучным и ясным голосом.

Молитву он закончил словом «аминь». Я — все-таки человек в этнографической литературе начитанный — эхом отозвался: «Бисмилля!»

— Вы, прямо, как мариец настоящий, — похвалил Якимов.

Я не удержался его поддеть.

— Мариец настоящий, говорите? А что ж вы молитву по-русски кончаете: «аминь», а верующие по-татарски отвечают: «бисмилля».

Карт торжествуюше поднял палец:

— А вот и нет! «Аминь»-то -^сне по-русски, а по-еврейски, а «бисмилля»-то — не по-татарски, а по-арабски. А на этих-то языках все молиться имеют право.

И я убедился, что современный марийский карт подготовку получает не только во сне. И не только от деда.

40

ВОКРУГ СВЕТА