Вокруг света 1996-05, страница 19

зяева отеля давали нам ужин в своем китайском ресторане. Бросалась в глаза перемена, происшедшая в нас за два дня хорошей жизни. Эту перемену мог заметить я или кто-нибудь из моих товарищей, но для администрации, судя по выражению их лиц, она была естественной, так же как и вечерние наряды наших дам.

...Обслуга вышколенная, но не чопорная; два огромных круглых стола расставлены так, чтобы всем быть вместе и в тоже время не вместе. Серебра и блеска посуды — в таком обилии, какое только мыслимо для важных гостей. И еще китайские палочки — потом они будут предметом всеобщего оживления.

За одним из столов место хозяина принимающей стороны занимал Барт. Рядом с ним — наша Юлия Драгоми-рова. Она — представитель американской авиакомпании «Дельта» в Москве, на самолетах которой мы прилетели на Гавайи. Юлия, как всегда, обаятельна, ее уверенность, чувствуется, отрегулирована опытом работы с зарубежными партнерами.

За другим нашим столом хозяйничали менеджеры «Хилтона» Берни, филиппинка китайского происхождения, и Дениз — полуиспанка, полусирийка. Я очень сожалел, что Барт оказался за соседним столом. С ним мы обычно при встрече перебрасывались итальянскими словечками и фразами — он охотно поддерживал мою игру... Когда мы рассаживались, я на секунду замешкался, но выбрал стол, за которым уже сидела Светлана Макарова. Ее хороший английский не раз выручал меня, и потом, мне нравилось, с каким восхищением смотрел на нее здешний люд.

Светлана в глазах гавайских американцев, почти не знавших россиян, персонифицировала собой образ русской женщины. Где бы она ни появлялась, сдержанная и уравновешенная, она не оставалась незамеченной.

Помню, мы на острове Мауи были приглашены в отель «Риц-Карлтон-Ка-палуа». Мы приехали без Светланы. Нас сначала принимали в гостиной. В дальнем углу, у портьер, белый человек играл на контрабасе, а гаваец с гитарой тихо напевал полинезийскую песню. И на этом идиллическом фоне хозяин отеля — голливудского вида янки — вел беседу с нами. И вдруг взгляд его застыл, он встал. Я еще не обернулся, но понял, что вошла Светлана, и прежде чем она успела подойти, американец за километр встречал ее улыбкой в тридцать два зуба. Кстати, он видел ее впервые.

В тот вечер нам подавали «седло барашка» и еще кое-что, к чему не было у меня времени привыкать. Обстановка за ужином оставалась салонной, разговоры протекали светски-размеренно, скучно. А после, как и было принято на подобных приемах, нам показывали отель. Помню, под конец

нас завели в президентский люкс с винтовой лестницей, и кто-то из наших тихо произнес:

— Я хотел бы жить и умереть на винтовой лестнице...

Но все это и многое другое нам тогда еще предстояло, и ужин проходил не на Мауи, а на Оаху, в «Хилтоне», и подавали нам суп из акульих плавников, курицу, запеченную в глине, мясо в красном сладком соусе, пудинг из кокоса. Названий вин и многих кушаний я не запомнил из-за их обилия... Все чувствовали себя легко, раскованно. Разговор велся в основном со знаком плюс. Здесь на Гавайях, я заметил, почему-то не говорили о грустном. Да и грустных лиц, кроме как в Перл-Хар-боре, я нигде не встречал.

В какой-то момент Берни обратилась ко мне и попросила сказать какую-нибудь полную фразу, ей хотелось, как она объяснила, услышать звучание русского языка, — видимо, в моем голосе ей послышались остатки консерваторского звучания. Я прочитал Пушкина, и Пушкин окончательно развязал нам языки.

— Скажите... — кто-то адресовал вопрос Берни и Дениз, — скажите, наверное, когда здесь, на Гавайях, рождаются дети, они не плачут?

— Почему же? Кажется, дети при рождении всегда плачут, — взялась ответить Дениз, девушка с чисто испанским лицом, — но вот открывают глаза, видят вокруг себя этот рай и перестают плакать.

А за соседним столом спрашивали Барта: какими ему кажутся русские?

— Пока они редки у нас, — отвечал Барт. — Я хочу видеть как можно больше русских, чтобы узнать их лучше... А те, кого я встречал, оставили здесь много денег. Лучше я скажу о других, — засмущался Барт. — Японцы — организованны; британцы — никогда ни на что не жалуются, но, вернувшись домой, пишут письма с полным перечнем претензий; немцы... будут качать права, требовать, а дома радоваться победам.

— А французы?

— Французы, как всегда, думают, что весь мир крутится вокруг них...

В этот вечер кто-то из моих коллег звонил домой, и мы узнали, что в Москве выпал первый снег.

Наше пребывание на Гавайях было смодулировано по образу и подобию будущих туристских маршрутов. Разве только нас отличала от отдыхающих и настоящих туристов некоторая торопливость во всем. Наши дни были расписаны, и мы, позавтракав, бежали к машинам. А на острове Кауаи мы и вовсе не вылезали из них. Здесь не было фешенебельного окружения, как на

Оаху, не было большого столичного города. Был тихий уют нашего — на этот раз — четырехзвездочного отеля «Аутригер Кауаи Бич». В двух шагах от него дикий пляж — с тыльной стороны, а с фасадной — дороги, в зелени уходящие в дивную неизвестность к лиловым горам при высоком солнце.

Не скрою, на Оаху мне очень не хватало местной жизни, местных людей. То есть той жизни, что существует помимо вечно скользящей, вопреки всему отдыхающему, праздному. Помню, в Гонолулу от отчаяния мне забрела в голову нелепость, — а что если меня остановит какая-нибудь из местных и спросит: «Вам не нужна койка?..» Зная, что в Кауаи нет больших городов, я не терял надежды броситься в объятия какого-нибудь островитянина, возделывающего кусочек своей земли, и поговорить с ним за жизнь.

Разъезжая по Кауаи, мы видели ухоженные плантации сахарного тростника, кофе — и никого, ни одной живой души вокруг... Здесь я вспомнил кем-то пересказанный диалог миссионера с полинезийцем:

— Вы видите, как много дала вам, гавайцам, церковь и европейская цивилизация, — говорил белый человек.

— Когда мы первый раз виделись с вами, — отвечал гаваец, — у вас у белых в руке была только Библия, а у нас земля гавайская. А сейчас — у нас в руках Библия, а у вас вся наша земля...

И все же, ничего отвлекающего... Никаких признаков конфликта, несогласия здесь на Гавайях мы не встречали. Правда, однажды на долгой пустынной дороге мы наблюдали умилительную сцену: три полицейских машины окружили одну гражданскую, и шофер наш прокомментировал это так: «Бедняга, видимо, превысил скорость». Иного повода для конфликта на пути с редкими автомобилями не могло и быть.

Напрасно я наводил тень на плетень, а точнее говоря, на солнце, которое стояло спокойненько себе в зените... Нас несло по дороге, опоясывающей остров Кауаи вдоль берега, и мы видели захватывающий дыхание каньон Ваимеа, поросшие тропической растительностью скалы На-Пали; видели водопады, поднимались вверх по Ваилуа, единственной судоходной реке на Гавайях; побывали в Папоротниковой пещере... Все повторялось, и невозможно было столько прекрасного осилить. Как в Лувре невозможно, в Эрмитаже. Но там все привычно, понятно, ты можешь покинуть музей, уйти, смешаться с толпой, окунуться в проблемы — свои, чужие и снова вернуться к тому, от чего бежал... На Гавайях наступает момент, когда ты уже ни на что не реагируешь, и тогда хочется остановиться, чтобы уловить мгновение, а оно здесь бесконечно.

Но вот на Кауаи, совсем не к сезону, обрушился ливень. Заколыхались пальмы, запенился берег, и остров по

28

ВОКРУГ СВЕТА 28