Вокруг света 1996-09, страница 43
Кто архитектор «Вольфшанце»? Осенью этого же года мы с Юрием снова собрались в дальнюю поездку. На сей раз конечным пунктом маршрута был выбран Франкфурт-на-Майне. И главной целью была встреча с архитектором «Вольфшанце» господином Ренцом. Добравшись после многодневных дорожных приключений до Франкфурта, не чуя под собой ни ног, ни колес, я первым делом набрал номер многообещающего телефона и впопыхах совершил грубую тактическую ошибку: сообщил осторожному мужскому голосу, что мне нужен главный строитель, архитектор «Волчьего логова», — от волнения я забывал английские слова (разговор шел именно на этом воистину международном языке) — что я приехал из Москвы, хочу встретиться... Только по великому чуду, везению или чему там еще мой собеседник — а им оказался старший сын архитектора — не положил сразу трубку. «Вы ошиблись, — сказал он, — мой отец никогда не строил «Вольфшанце», — а затем с чисто немецкой педантичностью стал выяснять, кто я, почему звоню именно им и кто вообще дал мне этот телефон. Только эти настороженные расспросы и оставляли мне надежду. В свою очередь, я спросил моего телефонного собеседника, кто он по профессии, и услышал: ориенталист, то есть востоковед. Я радостно закричал, что это несбывшаяся мечта моей жизни и что в молодые годы мне довелось возглавлять университетскую этнографическую экспедицию, обследовавшую ламаистские дацаны в Бурятии... Возможно, именно это, последнее сообщение все и решило. Как потом выяснилось, «архитектор «Вольфшанце» оказался наполовину (по матери) бурятом. Я получил приглашение на встречу. Несмотря на то, что оба Ренца, отец и сын, жили в суперсовременном городе, финансовой столице Европы, подпиравшей небо своими стеклянными небоскребами, особнячок их был обрамлен садом-палисадником и на лужайке перед крыльцом нашлось место каменному тибетскому охранному божку, означавшему, что дом и в самом деле принадлежит профессиональному востоковеду. Макс Ренц, немолодой, полный господин, с очень сглаженными азиатскими чертами лица, принял меня в кабинете. — Чай, кофе? В шутку я попросил зеленого чая, и хозяин, усмехнувшись, принес на подносе с драконами две китайские пиалы с прозрачными «рисинками» в фарфоровых стенках и фарфоровый чайник с великолепно заваренной «зеленой ветвью». Я опускаю все наши предварительные разговоры вокруг да около, экзаменующие меня и на предмет Востока (Макс специализировался в области центральноазиатских культур) и на принадлежность мою к «российским спецслужбам». Это подозрение читалось в глазах моего собеседника на протяжении всей встречи. Я теперь усвоил, что расспросы о жизни до 1945 года для немцев столь же болезнены, как и для нас в свое время ответы на зловещий анкетный вопрос — «Чем занимались вы и ваши родственники до 1917 года?» — Мой отец очень стар, ему за восемьдесят, — предупредил Макс, — и он, к сожалению, не сможет принять участие в нашей беседе. Откуда вы взяли, что он строил «Вольфшанце»? Я рассказал о весеннем наезде в «Волчье логово», о встречах с польскими краеведами. — Мой отец никогда ничего не строил. Он геодезист. Составлял планы, карты. И в «Вольфшанце» побывал всего один раз в жизни, и то после войны, как обычный турист. Хотя жизнь прожил не совсем обычную. Его отец, мой дед, автомеханик по профессии, принимал участие в знаменитом авторалли Пекин — Париж. Это было в 1907 году... Трасса проходила через пустыню Гоби, Бурятию, русскую Сибирь, европейскую Россию. В Кяхте дед, молодой механик, увидел девушку редкой восточной красоты. После гонок он вернулся в Россию, в Кяхту, нашел эту девушку, ее звали Эржен, по-бурятски «Перламутр», женился на ней и увез в Германию... может быть, поэтому я и стал востоковедом, — улыбнулся Макс, и настороженность его на минуту исчезла. — Вообще-то, это была мечта отца. Но жизнь заставила его стать инженером, геодезистом... Правда, ему удалось побывать в Тибете... Но это всего лишь эпизод... Вот и все, что мне удалось узнать в первую встречу. Надобность во второй сама собой отпадала. Ошибся польский историк, копатель архивов... И все же для очистки совести я решил еще раз попытать счастья. В настороженности Макса Ренца, в недоговоренности его обтекаемых фраз таилось нечто такое, что подпитывало надежду... То ли на сей раз старик и в самом деле чувствовал себя лучше, то ли сын его убедился в моей непричастности к «спецслужбам», но зеленый чай в кабинете Макса мы уже пили втроем. 85-летний Отто Ренц, полунемец-полубурят, походил на весьма постаревшего Льва Гумилева. Он вышел в вельветовом халате малинового цвета, который я про себя сразу же назвал «дамским». Речь шла и о Гумилеве, как исследователе бурятской старины, и о Николае Рерихе и его неудачных попытках попасть в столицу Тибета — Лхасу, и о моем соотечественнике Гоньбочжабе Цыбикове, выпускнике Петербургского университета, сумевшем под видом бурята-паломника побывать в начале века в самых сокровенных монастырях Тибетского высокогорья... Отто Ренц рассказывал и о своем путешествии в Тибет, выпавшем ему весной 1940 года. При этом сын его внимательно вслушивался в каждое слово, готовый остановить старика, как только тот, по его мнению, начнет говорить лишнее. И все-таки Отто Ренцу, как и всякому немало пожившему человеку, было приятно, что хоть кто-то проявляет интерес к его жизни. Да и обидно уносить с собой в небытие то, что известно, быть может, лишь тебе одному. Этот нерв нашей беседы все время чувствовался несмотря на жесткую «семейную цензуру» сына. По Отто Ренцу, выходило так, что он всегда интересовался исторической родиной матери, с юных лет читал востоковедческие труды, но отец хотел видеть сына только инженером, человеком надежного достатка, и настаивал на том, чтобы тот поступал в Берлинскую высшую школу автомобильного транспорта. В конце концов сошлись на компромиссе — инженер, но в области геодезии и картографии. Отто полагал, что подобная специальность оставляет ему надежду на дальние путешествия. Учась в Берлине, он по-прежнему поглошал книги по ориенталистике; наверное, неслучайно эта страсть передалась и его сыну. Помимо библиотек, он посещал и единственную в Германии буддистскую кумирню — Буддишер-хауз, устроенную в одном частном имении во Фронау, северо-западном предместье Берлина. Старый тибетский монах, служивший в кумирне, учил его искусству медитации. Он же, гуру, потом и помог выбраться на Тибет. «Это в сороковом-то году, — вертелось у меня на языке, — в разгар второй мировой войны?» Разумеется, я удержался от этого каверзного вопроса. А пока приходилось слушать и слушать весьма словоохотливый рассказ о переправах через горные речки на яках, о погребальных обычаях тибетцев, о красоте горных вершин. Слушать, то и дело поглядывая на прекрасную копию картины «Тибет», висевшую в кабинете: башнеподобные дома и храмы взбирались к снежным пикам — прямо из облаков... Вдруг бросилось в глаза — как странно похожи наклонные стены тибетских домов на усеченные пирамиды бункеров «Волчьего логова»... «На Тибете я меньше всего думал о фюрере...» И все же терпение мое было вознаграждено. В разгар нашего третьего чаепития Макса срочно отозвали по домашним делам, и мы со старым геодезистом на полчаса остались без присмотра. Я задал свой каверзный вопрос, постаравшись смягчить его: — Не осложняли ли вашу поездку на Тибет обстоятельства военного времени? Отто Ренц усмехнулся: — Напротив. Только благодаря им и состоялось путешествие моей мечты... — У вас 45 ВОКРУГ СВЕТА |
