Юный Натуралист 1971-12, страница 48

54

вали. Потом жена бакенщика предложила мне постель на диване в передней горнице, хозяева же с детишками улеглись во второй.

После рыбацкого дня, проведенного на морозе, я уснул быстро и, что называется, по-богатырски крепко. Сколько прошло времени, не знаю. Но вот, повернувшись с боку на бок, я сквозь сон услышал с детства знакомое, звонко-раскатистое щелканье: клю-клю-клю!

Открыл глаза, поднял с подушки голову. Окна сплошь разрисованы морозом. Комната была залита лунным светом. А в соседней горнице после краткой заминки опять рассыпалась хрустальная капель: буль-буль-буль! Гвить-гвить! Тук-тук! Зинь-зинь-зинь!

«Что за наваждение? — перехватило у меня дыхание. — Соловей! Откуда?»

На дворе лежали глубокие снега, лютовала стужа, а в одиноком домике над Днепром поистине происходило что-то таинственное. Наяву совершалось волшебство. В дремотном свете месяца журчали ручейки, булькали кукушки, затейливо заливались свистки, пели веселые рожки, дудочки. А вокруг щедро-прещедро сыпались янтарные бусинки, камушки-самоцветы, серебряные сережки, золотые перстеньки. Чудилось, будто здесь неудержимо буйствует чародейка весна.

Немало слышал я на рыбацких зорях соловьиных песен. Однако полуночный концерт пернатого артиста зимой произвел на меня ошеломляющее впечатление. Соловей пел долго, весело, страстно. Но вот, очевидно, за наплывшим облаком скрылась луна. В горницах сгустились фиолетово-си-ние потемки. Соловушка тихонько ойкнул, всхлипнул, позвал кого-то: фит-чур, фит-чур!

И тут же часто-часто стал увещевать его: цыть-цыть-цыть-цыть!

Оборвал коленце и умолк. А где-то за стеной, в омшанике, глухо похлопав крыльями, голосисто, с хрипотцой закукарекал петух.

— Ну как отдыхалось? —- спросил меня утром хозяин.

— Прекрасно.

— А Славик не мешал спать?

— Это соловей-то?

— Да!

— Что вы!—удивился я. — Послушать такого певца, да еще в зимнюю полночь — это же непередаваемое наслаждение.

— То правда! — дружески улыбнулся бакенщик. — Соловушка у меня артист отменный. До двенадцати колен вызвенива-ет. Молчит только тогда, когда линяет.

Перышки сбрасывает. А в остальное время года и днем и ночью посвистывает.

Не без волнения в сердце я подошел к прутяной клетке, которая висела под потолком на одном из отростков лосиного рога. Словно не находя себе места, в ней перепрыгивала с жердочки на жердочку крохотная пичужка. Спинка у нее темно-каштановая, грудка и зобик серовато-белесые, хвостик красновато-рыженький. И несмотря на столь скромный наряд Славика, я долго рассматривал его, будто какую-то неизвестную, неведомую чудо-птицу.

П. СТЕФАРОВ

Алая заря уже вычерчивает восход. Но в лесу еще сумрачно. Ветерок робкий, только набирающий силу. Он сыплет снежную пудру на лицо лесника.

Вот уже 35 лет охраняет этот обход Борис Яковлевич. Знаком ему каждый кустик, любая опушка. Вон, за оврагом, темнеет бор. Он вырос на глазах Антипова. Надев на вершины пушистые папахи, сосны снисходительно кивают разнаряженным в белые платья елкам. А за оврагом молодой лесок. Лет семь или восемь назад посадили его парни и девушки из соседнего колхоза. Деревца хорошо принялись — растут. Пройдут годы, и здесь зашумит дремучий лес.

А утро разливается все шире по небу. Верхушки деревьев тронулись позолотой. Из-за урочища выползло солнце, а над бровастыми елками бродит синий сумрак.

Проснулись птицы. На сосне, словно соревнуясь, выклевывают семена из шишек красногрудые клесты. На старой березе, упершись хвостом в сук, работает дятел.

Елочка с надкушенной верхушкой. «Кто бы это мог сделать? Косой хвойные деревья не тронет... А, вот в чем дело!» Крупные следы на снегу. Горе с этими сохатыми. Кажется, и ветки подкидывает им лесник, и соль сыплет...

Антипов достал из кармана кусок смо

Рис. А. Тюрина

лы. Разогрел ее на слабом пламени зажигалки, залил обкусанную верхушку.

В морозном воздухе поплыл сладковатый аромат.

Зоркий глаз у лесника. По первому снегу следы как напечатанные. По следам читает Антипов ночную жизнь леса. Здесь, у сломанной ветром осинки, собирались на пир зайцы. Вот строчка лисьей походки. У можжевельниковых зарослей рыжая остановилась, почуяв добычу. Не тут-то было: бросились куцехвостые врассыпную. Белка сбежала с дерева на снег, чтобы прыгнуть на соседнюю елку. А вот крупные следы. Конечно, это волки! «Надо позвонить в область, — озабоченно думает лесник, — в Союз охотников. Пожаловали разбойники, переведут все зверье...»

На поляну выскочил лось. Вытянул длинную шею, начал пощипывать ветки рябины. Густая темно-бурая шерсть его блестит и лоснится на утреннем солнце. Продолговатые карие глаза и большие, лодочкой, уши беспокойно двигаются. «Натворил дел и боишься? Вот я тебя!..» — ласково грозит ему лесник.

Сохатый, будто поняв его слова, отходит от дерева и с невинным видом начинает

подбирать остатки веток. «Подчистили все»,— довольно отмечает Антипов и улыбается. Хрустнула под лыжей ветка. Лось одним прыжком перескакивает поляну и, вздымая снежную пыль, скрывается в чаще.

Поляна остается в стороне. Над головой лесника тихо шумят деревья. В осиннике клюкают снегири. Белка взобралась на вершину сосны и, распушив хвост, настороженно следит черными глазками-бусинками за человеком. В чаще закричали сойки — значит, где-то близко ястреб-тетеревятник. Лесная мелюзга смолкла, притаилась. Белка молнией летит вниз и скрывается в дупле. Лишь радостно кружат в синеве вороны — будет и у них пожива после ястребиного обеда.

Н. ЛОХМАТОВ