Костёр 1964-03, страница 59

ЧЕРЕЗ СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ. Встретились Густа Фучикова (справа)

и Вера Ковалева.

Надзирательница уже дошла, до конца барака. Сейчас повернется, постоит и опять зашагает по узкому проходу. Шаг, еще шаг... «Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает, Рассудок мой изнемогает И молча гибнуть я должна...»

— Ruhig!

Эсэсовка видит бумагу и карандаш. Она вырывает их из рук Густы. Ножницы вмиг перестают скрипеть.

Знаете, какие наказания существовали в лагере? Лишение пищи, холодный душ на морозе, бункер, крематорий...

Эсэсовка записала номер Густы: значит, доложит коменданту.

— Простите ее, фрау, — говорит соседка Густы, коммунистка Марта Рейхслова. — Это всего лишь запись веселой песенки. О любви. Vor Liebe.

— Liebe!? —переспрашивает надзирательница. И обводит взглядом высохшие лица, бритые головы, полосатые халаты. И хохо

чет: — Вы интересуетесь любовью, свиньи? Вы еще хотите любить?!

Ее смех спас Густу. Комендант Равенс-брюка ничего не узнал.

И узницы продолжали резать железо. На них было жесткое тряпье, на ногах — деревянные колодки. Они получали жидкий суп с гнилой брюквой раз в день. В бочках с раствором хлорной извести стирали они одежду и сушили, положив под себя на ночь.

Им не оставили даже человеческих имен: номер — на грудь, номер на спину.

Но они слышали, как прилежно твердит Густина Фучикова пушкинские строки, как повторяет она шепотом:

«Но мне порукой ваша честь, И смело ей себя вверяю...»

И понимали, что это значит.

Это значило: живи на зло врагу! Улыбайся на зло врагу! И песни, и стихи, и небо над. головой — все твое, пока ты остаешься человеком!..