Костёр 1967-06, страница 56

— Теперь мы пойдем пешком, — сказал я. —Спасибо. Нам надо почиститься и привести себя в порядок.

Я схитрил. Драить и приводить в порядок нам нечего. Мне просто не хотелось выгружаться из милицейской машины посреди Со-ветска. Иди потом объясняй каждому, что и почему... Машина, в которой мы прокатились с таким комфортом, умчалась, а мы свернули в сторону и пошли по узенькой тропке между высокими зелеными кустами хлопчатника. Вдалеке тускло серебрились на солнце метелки камыша, рябила под ветерком вода.

— Пошли, ребята, скорее. Это Кызыл-су!

Мы прошли хлопковое поле и остановились

на глинистом берегу, круто сползающем к воде. Это была совсем небольшая смирная речка. Я разрешил ребятам купаться, а сам сел в тени дерева и вытянул ноги. После поездки шумело в голове и земля покачивалась и кренилась в сторону, будто огромный корабль. Неподалеку от дерева бежал куда-то родничок и разливался расплавленным стеклом по камням и зеленой шелковистой траве. Я прикоснулся губами к воде. Холодная, как лед, она берегла в себе силу старых корневищ, сладость луговой травы и чуть уловимую горчинку желтого полевого лютика.

Я выбрал большой плоский камень, сел и вынул свою газету. Интересно, что там на остальных страницах? Когда я уезжал, я отдал папку с кроссвордами и стихами Ра-сулу Расуловичу. Если Расул Расулович напечатает стихи Олима, этот ученый в кавычках лопнет от собственной важности.

Стихов и кроссвордов на четвертой странице не оказалось. Я пробежал взглядом по листу и вдруг увидел портрет в черной траурной рамке. Было что-то очень знакомое в этом строгом взгляде больших усталых глаз, в тихой задумчивой улыбке, в черных, подкрученных в стрелку усах. Расул Расулович!

Я закрыл глаза и снова с ужасом открыл их. Расул Расулович, как и прежде, не изменив в лице ни одной черточки, смотрел на меня. Он был очень знаком и в то же время далекий, теперь уже недоступный для людей. Я сидел на камне, слушал вкрадчивое бормотанье ручья и думал о Расуле Расуловиче и последней встрече с ним.

За спиной послышались шаги. Я обернулся

и увидел Игната. Он был в мокрых, обвисших до колен трусах. В руках он держал какую-то черную палку, похожую на человечка с растопыренными руками, широко и радостно улыбался. У меня не было сил ответить на улыбку Игната. Я грустно посмотрел на него и опустил глаза.

Игнат сел рядом, зашелестел газетой. Он долго молчал, потом тихо, будто бы только для себя самого, сказал:

— У меня батя был сплавщиком на реке. Его лесом затерло. Когда батю хоронили, я не плакал. У меня все переплакало в средине...

Губы у Игната дернулись. Что-то споткнулось и задрожало на миг в горле. Но он сдержал себя. Переждал несколько секунд и тихим, охрипшим голосом спросил:

— Вы его любили, Александр Иванович?

— Не надо об этом, Игнат...

Сдвинув брови, Игнат смотрел на меня, будто хотел прочесть в глазах то, чего я не сумел выразить сейчас словами.

— Александр Иванович, — сказал Игнат.— Когда вам трудно, сделайте вот так... Это меня охотник Кривошей научил, когда батю из реки баграми вытаскивали. Смотрите, рафик Нечаев.

Игнат согнул указательный палец правой руки и положил его на полукружье белых крупных зубов.

— Укушите, — шепелявя и не выпуская пальца изо рта, сказал он. — Укушите шиль-нее.. •

Я сделал так, как советовал Игнат. Мне действительно стало немного легче. Я кусал палец и смотрел на мальчишку в мокрых трусах.

— Теперь вам легче, да? — спросил меня Игнат.

— Да, Игнат, легче, — сказал я. — Спасибо тебе... Иди зови наших.

Игнат полез в воду и там что-то кратко сказал ребятам. Один за другим все вышли на берег. Они стояли на мокрой траве грустные, притихшие. Может, первый раз в жизни узнавшие, каким бывает настоящее горе. Я оглядел свою гвардию и негромко, подчеркивая в предложении каждое слово, сказал:

— Ребята, нам пора. Выше головы. Поход продолжается.

Окончание следует