Костёр 1969-03, страница 11

нет, конечно, не чувство, а скорее такое свойство человеческого характера, когда... хм... человеку хочется делать другим людям... хм-м... добро, впрочем, посмотрим, что говорит об этом толковый словарь Ушакова, — и папа пошел к стеллажу и достал толстенный том Ушакова.

— Доброта — это хорошо, Маша, — сказал полковник уверенно и сразу задумался, — но, понимаешь, не всякая доброта нужна...

— А что же все-таки это такое? — спросила я настойчиво.

— Ну, как тебе сказать? — пробормотал полковник. — Доброта — это, — он покрутил рукой в воздухе,— ну, словом, когда тебе хочется делать другому человеку только хорошее, помогать ему и так далее...

— Любому человеку?

— Ну, нет, — сказал полковник решительно,— плохому человеку, пожалуй, не стоит...

— А как я узнаю — хороший он или плохой?— спросила я. — И потом, разве плохому человеку не надо помогать, чтобы он стал хорошим? ,

— Надо, конечно, — сказал полковник быстро,— но ведь есть такие, которым уже и невозможно помочь...

— Значит, их надо бить?

— Ну, так уж... сразу бить...

— Вот, — сказал папа, — бот что говорит Ушаков: «Доброта» — отвлеченное существительное от слова «добрый». Хм-м. Да... В общем, доброта, Маша, — это, конечно, хорошее качество человеческой души, это значит, что тебе нравится, тебе приятно помогать людям, жалеть их... — папа поморщился, — нет, жалеть — это не совсем то. Словом, доброта — это...

— Ну, раз это мне нравится или приятно,— сказала я, — значит, это я больше для себя делаю. Ведь мороженое есть и в кино ходить— мне тоже нравится.

Папа почему-то крякнул и потер лоб, а полковник засмеялся.

— Уела, — сказал он и подмигнул папе.

— А скажите, — продолжала я, обращаясь уже к полковнику, — если я буду думать: вот этому человеку стоит делать добро, а этому не стоит, так разве я по-настоящему добрая? Если я с собой торгуюсь?

Тут крякнул полковник, а папа засмеялся. И тогда вмешалась бабушка — она, оказывается, давно стояла в дверях и слушала.

— Великий французский мыслитель Жан Жак Руссо,-—сказала она, — говорил, что человек от природы добр.

— При чем тут Руссо? — досадливо отмах-; нулся папа.— В вопросах воспитания Руссо вообще был идеалистом...

— Руссо, Дидро и Вольтер были энциклопедистами,— гордо сказала бабушка.

— Да это я знаю, — рассердился папа,— но, что же вы хотите, чтобы...

И тут они все — папа, полковник и бабушка — начали спорить, перебивая друг друга. В воздухе носились всякие непонятные слова: «эмоции», «категории», «импульсы», какой-то «абстрактный гуманизм» и еще много-много других слов. На шум в комнату пришла мама и начала всех успокаивать и мирить, папа ткнул пальцем в мою сторону и сказал сердито:

— И вообще, она больше живет эмоциями, а рассудок у нее на втором плане.

— Ну, что ж, — сказала бабушка, — мы, женщины, всегда живем больше эмоциями, зато у нас очень насыщенная жизнь.

Бабушка вышла вслед за мной и в коридорчике сказала мне как-то очень ласково и задумчиво:

— Будь доброй, Машутка, будь доброй —• это очень хорошо.

— А разве я злая? — спросила я и уткнулась в бабушкино мягкое и теплое плечо.

— Иногда немножко бываешь, — сказала бабушка и погладила меня по голове.

Я пошла к себе и стала думать, какая я — злая или добрая — и какой надо быть, чтобы жить со спокойной совестью. Мне все-таки кажется, что полковник в чем-то был прав. В самом деле, разве можно быть доброй к фашистам и вообще ко всяким подлецам... Да, а что такое «эмоции»? Надо обязательно посмотреть в словаре — может, это что-то очень плохое и обидное. Интересно, есть ли эти самые эмоции у Г. А.? Или у белобрысого Семена? И только я об этом подумала, раздался звонок. Я пошла и открыла дверь. Опять телепатия! За дверью стоял Семен.

— Здравствуй, Маша, — сказал он смущенно.

Он смущается?! Новость.

— Мы уже виделись, — сказала я холодно.

— Да, — сказал он.

— Да, — сказала я.

Он переминался с ноги на ногу на площадке.

— Ну, что же ты? Входи... раз уж пришел,— еще холоднее сказала я.

— Нет, я на минутку, — сказал он еще смущеннее. — Я только зашел сказать, чтобы ты не думала, что это я рассказал Герке и этому... как его, Апологию, про Веньку...

— А мне наплевать, — сказала я, — и вообще, ты... Караваев... Вот ты кто.

— Половинкин я, — сказал он грустно.

— Нет Караваев. То есть, Каратаев. Ты—/ до-обренький. Очень.

2 «Костер» № 3

9