Костёр 1985-06, страница 18

ЕСЛИ ЧИТАТЬ ДА ВЧИТЫВАТЬСЯ...

Маленький поселок Боганида на берегу полноводного Енисея. Рыбоприемный пункт. Ходит, поскрипывает деревянной ногой инвалид войны приемщик Киряга, ходит за ним табунком

поселковая ребятня — смотрит на воду. Сейчас на плесах покажутся рыбацкие лодки, подгребут, ткнутся носами в песок, начнется сдача рыбы, а потом — этого ждут с нетерпением все — будет Уха.

Отрывок из рассказа сибиряка (он сам вырос на Енисее) Виктора Астафьева как раз про то, как ее сварили. «Стоп, стоп, стоп! — скажет читатель. — При чем тут сибиряк, зачем предупреждать — вырос на Енисее? Хороший писатель всегда хороший, где бы ни рос. И какая нужда выбирать из большого рассказа описание такого будничного, мало занятного дела, как варка, варево — а?»

Давайте сперва почитаем. Странная штука: вроде бы читаем про то, ЧТО делалось, а перед глазами с первых же строк возникает яркая, будто освещенная летним прохладным сибирским солнцем КАРТИНА. Киряга не просто ходит, а «дырявит гладкий приплесок кругляком» — так и видишь сл^еды, которые оставляет его неживая нога на прибрежном песке. Пламя костра занялось, «лизнув желтым языком сахарно-белую щепу». Как наглядно! Прямо бери краски, кисточ

ки и рисуй... Вот и нашлось слово для такого авторского умения — «живопись». Не знаю, многие ли из вас, ребята, присутствовали при том, как варят на костре, и уж подавно такую уху, на такой реке не отведал никто, но, прочитав, закройте глаза и встанет перед вами картина, сочно, густо написанная. Прямо масляные краски! Да что там краски — картина эта живет, все в ней движется. Разговаривают, работают взрослые, суетятся, помогают им касьяшки (так прозвали в Воганиде детей одной местной женщины, долганки), клокочет, дымится вода в котле, содрогается котел, и только собаки чувствуют себя ВИНОВАТЫМИ — им дела не нашлось. Ага, а это уже какая-то совершенно особая краска, такой ни на палитре, ни в коробке с разноцветными тюбиками нет, такое под силу только слову. «Хто же тут у нас главный по соли?»— спрашивает дежурный, и мы уже понимаем — появляется характер, география (житель Москвы или Ленинграда не скажет «хто»), ждем, что и как он будет говорить дальше, что сделает. Прочитали и можем сколько угодно рассказывать (хоть классное сочинение написать) про этого человека, который на нескольких строчках всего-то и мелькнул в рассказе.

Да, прочитаешь так написанное, и словно повязку с глаз сняли: берешь книгу очередного автора и примеряешь: а ну, а ты так сможешь? Живописуешь или торопливо информируешь, сообщаешь: этот пошел туда-то, взял то-то, тем временем вто

рой герой сидел там-то (или скакал на лошади, или летел в космическом корабле). Конечно, про космический корабль или про лошадь интересно, но ты уже понял, чего тебе в этой прозе не достает: красок, характеров, деталей. Какого цвета щепки, с каким звуком горит огонь, как по-осо-бенному говорят люди — всего, чем так щедро наполнил свой рассказ Астафьев. Вот и сказано еще одно слово — «детали», а их про енисейских рыбаков, да про костер с комарами мог знать только человек, на Енисее выросший. Кстати, потому и читать хорошую прозу надо осмотрительно: не каждый знает, кто такие «нельма», «таймень», «чебак» (все речные сибирские рыбы), а вот что такое «сорожина», я не нашел ни в одном словаре, думаю, просто «сорная», бросовая рыба. «Возгри» — слизь на чешуе, «супесь» — нечистый, перемешанный с глиной или землей песок (впрочем, это слово не областное, оно — распространенное, есть и в учебнике географии). Вот как славно, мы и новые слова теперь знаем!

И еще замечание. По тому, как написаны боганидские ребята (полуголодные, плохо одетые), сразу ясно — время послевоенное, а нынче мы уже отметили 40-летие Победы. Рассказ нас переносит в то трудное время.

Уха на Воганиде... Для касьяшек она была событием. Сейчас на дворе 1985 год. Но и у нас с тобой, читатель «Костра», событие — мы познакомились с прозой Виктора Астафьева.

Вчитайся в нее.

С. САХАРНОВ

Виктор АСТАФЬЕВ

ОТРЫВОК ИЗ КНИГИ «ЦАРЬ-РЫБА»

Рисунки Ю. Шабанова

Начиналась разгрузка рыбы. Киряга-деревяга вступал в роль, форменным полковником делался, командовал напропалую. Никто его, конечно, не слушал, потому что и без него всем известно, чего кому делать. Но большой начальник все равно метался по берегу, дырявил гладкий приплесок кругляком деревяги, ронял кепку, махал рукой, показывая, куда чего и в чем нести.

Дежурный артельщик сдачей рыбы не занимался. Он сразу же отделялся от бригады, разжигал приготовленное под котлами кострище. Быстро, бездымно брались огнем натесанные щепки. Лизнув желтым языком сахарно-белую щепу, пламя отемняло торцы поленьев и начинало с треском их разгрызать, протачиваться по щелям. Минуту-другую дежурный сидел на корточках, забыв про свою службу, устало смотрел в огонь, дотягивая цигарку, затем встряхивался и заглядывал в налитые водой котлы, в одном из которых плавали листья лавра и по дну чер

ным крапом темнел перец, отчетливо видныи в не растворившейся еще горке крупной соли,— пробная порция приправ; заправка и доводка ухи до плотного вкуса произойдет после.

Вывалив из корзины на приплесок еще живых, но уже вяло пошевеливающихся стерлядок, дежурный крепко зажимал голову крупного, пьяно бунтующего налима и через жабры вынимал крылато развернутую, медово-желтую печень, по-здешнему — максу. Большой начальник, принимая рыбу, «не замечал» тряпично просевшие, сморщенные, только что вроде бы разре

шившиеся родами, пузы пятка налимов

нару

шение, конечно, без максы налим никакой цены не имеет, но поперек артели не пойдешь, артель— сила. Управившись с мелочью, дежурный цеплял нельму за крышку жабры, волок ее, сорящую по песку серебром чешуи, в воду и острым ножом тонко прочеркивал нежно-белый упругий живот рыбины.

12