Пионер 1956-04, страница 11

А В Е Р

Г. Федосеев

Е ДЖУГДЖУРА

(Окончание)

Рисунки А. Ливанова.

У ПОДНОЖИЯ АЛГЫЧАНСКОГО ПИКА

— Эге-гей!—доносится сверху тревожный голос Василия Николаевича Мищенко, отставшего с оленями и нартой. Я останавливаюсь. Но задерживаться нельзя ни на минуту: жгучая стужа охватывает вспотевшее тело, глаза слипаются, дышать становится трудно.

Я понимаю, что с Василием Николаевичем стряслась беда. Возвращаюсь на крик, но из-за ветра трудно разобрать, откуда доносится голос. Следом за мной плетётся Кучум. Собака, вероятно, инстинктивно понимает, что я иду не туда, что только внизу, в густом лесу, возле костра, можно спастись в такую непогоду. Её морда покрылась густым инеем. Она часто приседает, визжит, как бы пытаясь остановить меня, то и дело отстаёт и жалобно воет. Но слепая преданность заставляет её идти за мной.

Я продолжаю подниматься выше. А в голове назойливые, тревожные мысли. Может быть, мы разминулись и Мищенко уже далеко внизу? Как найду потом своих? А одному не спастись, даже если я доберусь до леса. Нет, нужно возвращаться, тут пропадёшь... Возвращаться? А если Василий Николаевич не пришёл и ждёт помощи? Что будет с ним тогда?

— Эге-гей!..— кричу я.

Но ответа нет. Вдруг Кучум бросается вперёд, взбирается на крутой уступ и скрывается между огромными камнями. Я еле поспеваю за ним.

Оказывается, Василий Николаевич вместе с оленями и нартами провалился в щель. Сам выкарабкался, а оленей и груз вытащить не может.

— Браток, замерзаю, не могу согреться,— хрипло шепчет он, и я слышу, как стучат его зубы.

Следом за мной, услышав крики, поднялся и Геннадий. Мы вытаскиваем оленей... А пурга кружится над нами, воет. Где-то совсем рядом протяжно грохочет обвал.

Через час мы уже были внизу, но до становища оставалось километра три. Дорогу перемело. Идём

наобум, придерживаясь склона. За мутной завесой бурана ничего не видно, только изредка выступают из белой мглы каменистые стены оврагов да сиротки-лиственницы, на несчастье своё поселившиеся в этом холодном и скупом ущелье. Под снегом оказалась предательская поросль стланика. Олени стали проваливаться, нарты то и дело переворачивались. Животные заметно слабели. Бойка и Кучум поминутно валятся в снег и зубами выгрызают лёд, приставший к подошвам лап. Мы и на быстром ходу не можем согреться. Но впереди нас ждёт костёр. Скорее бы добраться до поляны!

А идти всё труднее. Стужа перехватывает дыхание.

Мы двигаемся молча. Заледеневшие ресницы мешают смотреть. Вначале я оттирал щёки рукавицей, но теперь лицо уже не ощущает холода. Темнеет. Скоро ночь, сопротивляться буре нет сил. Всё меньше остаётся надежды выбраться из этого стланика. Решаем свернуть вправо и пробираться косогором к скалам. Снег там должен быть твёрже. Но попреж-нему через каждые двадцать — тридцать метров нарты проваливаются. Я чувствую, как тает за воротником снег и вода, просачиваясь, медленно расползается по телу, отбирая остатки драгоценного тепла. Хочу затянуть на шее потуже шарф, но пальцы одеревенели, не шевелятся. Я уже не ощущаю боли в ногах, кажется, ступни примёрзли к стелькам унтов, а кровь отступает в глубину тела. Трясёт, как в лихорадке. Иду всё медленнее.

— Остановитесь: Геннадий отстал!— кричит где-то позади Василий Николаевич.

Остановились. Мокрая от пота одежда заледенела коробом и уже не предохраняет от холода. Хочется привалиться к сугробу, но я знаю: нельзя! Это смерть!

— У-люю... у-люю!..— хрипло кричит Мищенко.

Показывается Геннадий. Он шатается, с трудом передвигает ноги. Мы бросаемся к нему, тормошим, трясём его и сами немного отогреваемся.

11