Пионер 1987-09, страница 26

Только такое наше с вами решение будет здраво

Здраво ли, не здраво, так ли. не так, но вот Пашка и оказался в школе-интернате. Оказался на первый раз до школьной раздевалки, конечно, сопровождаемый бабушкой, но уже, понятно, без Юльки и, само собой, без Русакова. Русаков, как полагал Пашка, все еще на том алом, песенном экспрессе завершал тот необъятный, на полстраны круг.

7

В голове у Пашки от безотрывных воспоминаний, то горьких, то светлых,— ералаш полный. И учится в школе-интернате Пашка Зубарев из рук вон! А вернее, не учится пока никак.

Школа, куда приняли Пашку и как очень верно о ней говорила заведующая Косова,— это школа особая. И ученики в ней особые. Даже первышата

И если по Пашке сразу видно, что он тут пока еще одиночка-чужак, то все другие мальчики, девочки мигом уж, с первой минуты, стали здесь держаться плотными, шумными компаниями. И если Пашка про себя думает: «Я кыжимский, я бабушкин...», то все остальные говорят про себя громко, вслух:

— А мы сами свои! А мы — детдомовские! Нас в эту школу привезли из детдома, и пусть все здесь будет опять, как в детдоме!

И вот кто с кем в детдоме дружил, тот с тем дружит и здесь. И вот даже в первый же день, пока учительница Гуля в класс еще не заходила, пока она ни в чем не разобралась еще сама, все стали садиться за парты кто с кем пожелает.

С Пашкой садиться, а вернее, звать его к себе не стал никто. И он приглядел себе место у самого последнего окошка. Но, оказалось, на эту уютную парту нацелился не один он. Не успел Пашка поставить на скамью новый, купленный бабушкой портфель, как— трах!— портфель от резкого удара слетел на пол, и на скамью всунулся, уселся грозно нахмуренный, стриженный накоротко мальчик.

— Вали отсюда! Это место не твое. Да и сам ты не наш!

К тому мальчику подсел другой, такой же стриженый:

— Топай, топай... У тебя даже портфель неправильный, не детдомовский! С каким-то вон девчоночьим цветочком... А у нас у всех— коричневые, простые.

Портфель у Пашки действительно был с нарисованным на тыльной стороне ярким, желто-зеле-ным цветком. Этот портфель Пашка выбрал в Кыжу, в маленьком магазине, вместе с бабушкой. Выбрал именно такой, чтобы цветок хоть как-то да потом напоминал Юльку, Русакова, Кыж.

Вот портфель ему сейчас Русакова и напомнил. А еще напомнил крутую лестницу у вокзала и как Русаков спустил с этой лестницы Серьгу Мазы-рина.

И Пашка, не отводя глаз от своих вытеснителей, медленно нагнулся, медленно нашарил на полу тугой, полный книжек и тетрадей портфель, ухватился покрепче за ручку, выпрямился да и всей тяжестью портфеля, всем этим грузом хлобыстнул по стриженой макушке ближайшего задиру-гонителя. Следом опустил портфель на загорбок и супротивнику второму.

Те вскочили, из-за парты шарахнулись, заорали-

— Наших бьют!

И что бы тут произошло, неизвестно. Возможно, на Пашку обрушилась бы вся детдомовская братия всем своим всегда дружным, крикливым скопом, да тут и звонок зазвенел, и один из мальчиков, худой, высокий, с тою же «прической.., что у всех, занял оборонную позицию рядом с Пашкой.

Занял, крикнул

— А вдесятером бить одного — это по-нашему? Эх, вы!

Девочки тоже загалдели:

— Не по-нашему, не по-нашему! Не по правилам!

Тот, самый первый задира, занял место со своим союзником совсем на другой парте, а Паш-киному защитнику буркнул:

— Тогда, Степка Калинушкин, ты сам с этим психованным и садись. . Он тебе, глядишь, тоже отвесит когда-нибудь ни за что ни про что хорошую плюху

— Не отвесит! —- сказал Калинушкин да вот и устроился с Пашкой за одну парту.

Они потом и в столовой сели за один стол. Они и в спальне устроились рядом. Только вот соседство это их пока что получалось какое-то не очень теплое. И все потому, что как Пашка приехал в школу-интернат безо всякого желания, как вступил в первые же почти минуты в схватку с одноклассниками, а вернее, с детдомовцами, так и был постоянно не то чтобы начеку, а как бы на полнейшем отрубе от всех.

Со Степой Калинушкиным он почти и не разговаривал. Даже учительница Гуля, терпеливая, деликатная Гуля, ни на первом уроке, ни на втором, ни на третьем растормошить Пашку пока что не могла.

В своем добровольном отшельничестве Пашка вынашивал мечту: «Вернется Русаков в Кыж, увидит, меня там нет, мигом примчится в интернат, сразу все устроит по справедливости. Он быстрехонько объяснит кому надо, что мое место — в самом деле, как говорят ребята,— не здесь! Он-то сумеет получше бабушки доказать, что я должен жить дома. Что настоящие мои друзья только там. Сам Русаков, сама бабушка, чижик Юлька.. Даже вон старый Платоныч, раз он дружил с отцом, то и со мной будет приятелем... Даже Серьга Мазырин, болтун, куряка, гуляка, со мной собирался наладить дружбу, и, конечно, надо ее наладить... Я не гордый! Я про то, что было на лесенке, ему напоминать не стану. Мне бы лишь вернуться... И друзей своих кыжимских я не подведу. Ездить самостоятельно в простую школу сумею. Я поленницы складывал, я ступеньки чинил, а ездить на электричке — одна забава! Сел, в простую школу приехал, поучился, кати к друзьям домой! А в интернате с кем дружить? С кем, о чем толковать? Степа Калинушкин, и тот ничего не поймет, потому что он сроду Кыжа не видывал... Нет, надо ждать Русакова!»

Но Русаков в интернат, а, значит, и в Кыж все не ехал и не ехал.

А тягостные дни шли и шли.

На уроках еще ничего. На уроках Гуля Пашку тревожила, да тут же от него и отступалась. На уроках отбываешь всего часа четыре, а куда девать время остальное?

Можно, конечно, ходить на прогулки. Но ходить надо строем, парами. И детдомовские ходили, против строя не очень бузили; даже Степа Калинушкин ходил, даже тот, Пашкин, супротивник со своим подпевалой ходил, но привыкшему