Техника - молодёжи 1997-09, страница 56
КЛУБ ЛЮБИТЕЛЕЙ ФАНТАСТИКИ Что можно написать в автобиографии? Сведения о своей внешней жизни? Они укладываются в несколько строк: родился в Киеве летом 1947 г.; рос как большинство детей среднеслу-жащих—в вялотекущем конфликте с родителями и школой. Сверхнормативной была лишь яр-квя, до галлюцинаций, мечтательность. Еще классе в пятом начал писать фантастический роман о межзвездном перелете, понятия не имея, чем окончу (правителя планеты, помню, звали Коуыирео)... Ощутив свежий порыв 60-х, подвизался в молодежных кафе, на роли буйного поэта-модерниста. Слегка остепенился, поступив во ВГИК, на сценарный факультет. Работал на радио, на телевидении, написал массу сценариев для научного кино и даже один — художественного фильма. Выпустил две собственные книги в Киеве, а две — в Москве, в издательстве «Молодая гвардия»: «Ночь молодого месяца» и «Следы на траве». Пока позволяли средства, недурно попутешествовал, был даже в Сингапуре и на Андаманских островах (см. А. Конан Дойл, «Знак четырех»). Распад СССР воспринял, как личную катастрофу; с тех пор ощущаю себя эмигрантом в незнакомой и довольно жуткой стране, вернее — высланным насильно... С 1993 г. на украинском государственном телевидении; делаю и веду в зфире передачу «Реальность невозможного», тематика ясна из названия. В прошлом году среди всеобщего хаоса и разрушения набрело на меня наивное частное издательство и за свой счет (!) выпустило мою книгу «Битва богов», написанную в жанре исгорико-ззотерической фантастики. Насчет же жизни внутренней процитирую сам себя: Есть лишь весны краткие — успехов, /Есть лишь зимы лютые — потерь... Когда дух в порядке, я здоров. И наоборот. Пожалуй, миссия моя на Земле еще не выполнена,и потому я не очень боюсь падающих балконов и «крутых» летящих машин на дороге. Но и не подставляюсь... болеро равеля. неожиданный финал (фантастический триллер) Ничего не забыли! Ничему не научились! Всеволод Иванов Умываясь в тот день перед выходом, я снова подумал: никакая беда не беда, покуда в кране есть вода! Если бежит эта струйка, не толще спички, такая мутно-ржавая по утрам и вот уже много лет холодная, — значит, где-то, пусть в четверть силы, но работают сверхмощные насосы, подается к ним энергия... живем! Всегда я стыдил слабодушных, бившихся в истерике из-за пустых прилавков, а позже, в пору краткого фальшивого «изобилия», называвших катастрофой взлет цен. Нет, ребята, твердил я, вот когда не на один день из-за лопнувшей трубы, не на месяц, а ВООБЩЕ замрут свистящие, шипящие краны и доведется из Днепра ведрами таскать воду, — тогда и придет конец всему! Перед выходом я тщательно проверил очки. Старался использовать их лишь для чтения и письма, вынимая пореже: лопнувшая оправа была склеена последними каплями «Момента», дужки держались на канцелярских скрепках. Потеря очков равнялась утрате возможности работать, более того — гибели всего мира букв. Следующий ритуал я совершил, уже шагая по улице, — привычным жестом выставил перед собой дозиметр. Миллирентгены были те же, что и месяц назад. Может быть, там уже все распалось, в этом проклятом Крыму, или ушло в землю, и стрелка скоро поползет обратно?.. «Настроение бодрое, идем ко дну!» — сказал я себе, поднимая воротник. День обещал быть промозгло-мокрым, как и многие перед ним. Какая гадкая, больная осень! Тем не менее, к Софийской площади, рядом с которой жил Бобер, я тронулся пешком, поскольку автобус мог не прийти очень долго, а на велорикшу уже не было денег. Под мелким, точно пудра, холодным дождем в Золотоворотском сквере копошились бездомные: одни еще спали, закутавшись в тряпье, на каменных барьерах или скамьях, другие уже подкреплялись чем Бог послал; матери стирали белье в бассейне фонтана, где застоялась дождевая вода; носились друг за другом, визжали чумазые дети. Запах немытого тела и прелой одежды разливался по улице... Владимирская от Прорезной была уже разгорожена, следы недавнего обстрела где прикрыты досками, где засыпаны кучами песка. Лишь на сером торжественном фасаде Республиканской службы безопасности, каковой и служил главной мишенью для ракет «галицийских соколов», зияли откровенные выбоины и окна без стекол. Проходя по липким дощатым мосткам, я чуял на себе подозрительные взгляды двоих автоматчиков, стоявших на углу. Возможно, их насторожил мой ободранный «дипломат» — в таких частенько носили взрывчатку смертники, подбираясь к своим жертвам. В подъезде у Бобра тоже дежурил парень из РСБ — дом был престижный, жили тут и офицеры-межрегиональники, и даже концессионеры. Я нашел себя в списке сегодняшних гостей; эрэсбэшник похлопал меня по груди и бедрам, заставил выгрузить все металлическое, пропустил через «ворота»; паспорт изучал так, будто имел на меня ориентировку. Да, напугали их «соколы»... Старый друг Бобер, хлопнув меня по брюху и лживо заявив, что я толстею, проводил в гостиную. Заняв громадное кожаное кресло, я, как обычно, позавидовал роскошной жизни Бобра. Имея трехкомнатную, начала века, квартиру с настоящей лепкой на высоченных потолках, он еще и располагал средствами поддерживать ее в должном блеске. Вместо того, чтобы распродать отцово наследство за валюту, гордо выставлял его напоказ: богемский хрусталь, сервизы с пастушескими сценами, лысых нефритовых даосов. Сам любовался всем этим, мыл, протирал и размещал в новых сочетаниях. — Что, проелся? — спросил Бобер после недолгих окольных разговоров, когда мы уже выпили по лафетничку смирновской (не «паленки»!) и зажевали концессионной квашеной капустой. — Ты извини, брат, — больше восьмидесяти лимонов не дам, сам, понимаешь, жду аванса... Я быстро прикинул в уме. Восемьдесят миллионов гривен — сумма не ахти какая, но залежавшиеся талоны отоварю, пока не вышел их срок. Нет, миллионов пять пропью, конечно. А может быть, еще за восемнадцать куплю три доллара. Наконец-то, о Господи! — новая оправа для очков, и еще кое-что. Заманчиво. Но уж если одолжаться перед Бобром, то по-крупному. Оттого я сказал: — Спасибо, старый, но мне не это надо. Я, брат, все-таки профессионал, а при нынешних делах не только зубы на полку положишь, но и писать разучишься. Вот что страшно!.. Он сопел, вдумчиво намазывая бутерброды селедочным маслом и посыпая их рубленым зеленым луком. Жил Бобер вкусно, себя холил, вообще не был ленив в быту, хотя имел жену и взрослую дочь, сейчас отдыхавших в израильской зоне Большого Сочи. Спросил, наконец: — А что с этими... «Ист франтир» — у тебя все? Кранты"? — Ну, ты же знаешь. Планировали шесть серий, по всем подразделениям: фабрика модельной обуви, гидропонная ферма, компьютеры и тз дэ. И вдруг, черт его знает, все сваливают в один фильм, скороговоркой, паршивых три части... — Тридцать минут, — поправляет он, и я вспоминаю, что кино уже НЕТ. — Ясное дело: их «Юкрейниэн Лотос» на обувке прищучил, вот они и жмутся. Скоро с молотка пойдут... — Бобер вновь щедро разлил водку. — И что, никаких других заказов не предвидится? — В том-то и загвоздка. Совсем меня потеряли, вроде двадцать лет в кино не работал. Неужели мы никому не нужны, толстенький?! — Мы? — иронически поднял он бровь. — Ну, это смотря кто... Твое драгоценное! Чокнувшись, я залпом хватил неразбавленную импортную водку и, прослезясь, зажевал привозным же, из Московской Руси, бородинским хлебом. Он продолжал поучать, хмелея: — Шустрить надо, понимаешь? Искать заказчиков, а не сидеть, пока зад не сгниет. Кому сейчас на хрен нужны фильмы о самом себе? Идиотов нет — деньги швырять... Рекламу мировая телесеть покажет, полминуты клип, и вся планета тебя знает. Так что, понимаешь, первым делом мотайся, ищи воротил новоиспеченных, придурков, которым похвастаться охота, какие у них в офисе классные сортиры!.. Выдохшись, Бобер стал сосредоточенно есть. Я знал отлично, что он вовсе не шустрит, не ищет придурков, а плотно сидит на видеолетописи Крымского генополигона. Неплохо кормят шестино-гие телята и безглазые куры, опекаемые Центром мутационной генетики Евросоюза... Сидит Бобер, и уж точно не потеснится, даже для друга юности. Так что зря я пришел — хотя, строго говоря, обращаться за помощью мне было больше не к кому... — Значит, ничего не посоветуешь? - ритуально спросил я,пока он распределял остаток водки. — Завтра с утра обзвоню кое-кого, может, тебе и обломится. Так что к вечеру брякни. Пьяная одурь брала свое, но и сквозь наползавшее благодушие я сознавал, до какой степени Бобру плевать на мои проблемы. Не будет он тревожить попусту свой телефон (белый, с памятью и зажигающимся номером абонента), не станет никого обзванивать, а вечером, если я брякну, скажет: «Извини, понимаешь, лажа, надо подождать недельку-другую...» Скот! Но по-своему, по-бобриному, он меня любит: со мной приятно раздавить пузырь, потрепаться, а в крайнем случае можно и восемьдесят лимонов дать, не разорится преуспевающий сценарист. — Давай свои лимоны, жирный! — сказал я и протянул ладонь. — Ну, вот, понимаешь, другое дело!.. Грузно поднявшись, он повел меня в кабинет. Эта тесноватая комната открывала Бобра с иной стороны — так сказать, с идеаль ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 9 97 54 |
