Техника - молодёжи 2006-09, страница 54

52 2006 №09 ТМ

СОВРЕМЕННАЯ СКАЗКА

кружки или воды. Душная ночь. — Ясные не по возрасту глаза обратились к Томео. — Та... вышивка... ещё существует?

Томео неохотно кивнул.

Когда они с молчаливым Алем вернулись со злосчастного экзамена, Томео первым делом потребовал распустить вышивку. Стежок за стежком, в порядке обратном тому, с которым они ложились на ткань. Потому что только создатель мог уничтожить свою работу — если сам желал этого. Впрочем, даже у самих создателей это получалось не всегда. По крайней мере — не всегда точно так, как им хотелось.

Аль отказался.

— Прости, отец, — сказал он, не поднимая взгляда. — Я не могу. Даже для тебя... я не могу солгать ни одним стежком. Я увидел её так...

«За что мне это? Ну за что?», — подумал Томео, глядя на бледного, напряжённого, как преступник на допросе, сына и Стену мира за его спиной. Несокрушимую, вечную Стену мира, на вышивке Аля оскалившуюся рваной раной чёрного провала. Полоса священных цветов перед Стеной была вытоптана; только один цветок покачивался на слишком тонком стебле, и его дрожащие на ветру лепестки напоминали капли крови. Мастер Томео тяжко вздохнул и, укутав страшную вышивку белой, не знавшей иглы, тканью — будто покойника в саван, — отнёс её в сундук. К той, первой, где чёрная птица простирала над Городом огромные крылья, предвещая беду...

— Неважно, — мастер Бри глотнул чаю, снова поморщился, как от уксуса, отставил чашку. — Теперь неважно. Томео, вели своему сыну собрать вещи. Лёгкую сумку. Пусть поторопится. Потом ты проклянёшь его и изгонишь из дома и из города, а я засвидетельствую обряд. — Бри предупредительно поднял сухую ладошку, заставляя мастера Томео молчать. — Времени мало, Томео. Ты мне веришь?

Томео склонил голову под его взглядом.

— Нельзя ли... — тяжко вздохнув, начал он.

— Поторопи сына...

Поднятый с кровати Аль торопливо одевался. Томео вернулся в гостиную, время от времени пребольно щипля себя за руку — в надежде наконец проснуться и забыть происходящий сейчас кошмар.

Бри стоял возле окна, напряжённо вглядываясь в пустынную ночную улицу.

— Вечером к губернатору прилетела почтовая птица от пастухов западных лугов, — сухо и отрывисто сказал Бри, не оборачиваясь. — Чёрная птица. Знак беды. В записке... — Бри осип, кашлянул несколько раз, продолжил тихо, еле слышно. — В записке говорилось о трещине, о провале в Стене мира.

Бри обернулся — страшно постаревший и осунувшийся за несколько минут.

— Ты понимаешь, Томео, что они сделают с твоим сыном, когда вспомнят, какую вышивку он представил на экзамен?

* * *

Он даже не успел ничего толком объяснить сыну. Аль моргал спросонья недоуменно и растерянно, пытаясь улыбнуться — должно быть, ему тоже казалось, что всё это просто дурной сон. Тяжёлые, непоправимые слова срывались с закостеневших губ Томео. Мастер Бри, вслушиваясь, кивал, прикрыв глаза.

— Если ты осмелишься вернуться к порогу моего дома, я захлопну дверь перед твоим лицом, — закончил Томео. Лучше бы я проглотил все свои иглы, и они вспороли мне внутренности, подумал он. Лучше бы...

— До рассвета, юноша, тебе следует покинуть город, — сказал мастер Бри, подхватывая Аля под локоть. — Поторопись. Мы проводим тебя до ворот. Ступай на восток. Вот тебе письмо к доброму Мак-Галу, он будет счастлив оказать тебе гостеприимство.

Она вывернулась невесть откуда — шустро выпрыгнула из темноты, запричитала, хватая Аля за руки:

— Ай, сыночек, да куда же! В тёмную ночь, на незнакомую дорожку, ай-ай!

— Матушка Клио, — изумился Бри, первым признавший старушку.

— Вот пирожков на дорожку-то, тёпленьких, держи, держи, малыш, — матушка Клио силком впихнула в руки Аля полотня

ный мешочек; подёргала куртку, заставив юношу нагнуться; расцеловала в обе щеки, погладила по голове. — Дорожка-то длинная, ай! Ну, ступай, раз старшие велят. Ступай. Раз такая у тебя дорога. — Матушка Клио легонько подтолкнула Аля в спину. — Пусть небо тебе будет светлым шёлком, сынок.

Так и получилось, что Аль шагнул за ворота Города не под проклятия отца, а под доброе напутствие матушки Клио.

«Ты — моё продолжение, мальчик, — думал Томео, глядя вслед сыну. — Моя солнечная нить. Что я без тебя? Пустая игла, которая только больно колет пальцы и не умеет оставить даже простого рисунка...»

Хотелось крикнуть: «Я люблю тебя, сынок!», — но он не мог даже пожелать светлого неба, как матушка Клио. Хотелось, чтобы Аль обернулся, хоть разочек. Чтобы понял. Чтобы простил — за слова, которые были сказаны, и за те, которые так и не были произнесены.

Аль не обернулся. И мастеру Томео почудилось, что ножницы в чьей-то невидимой руке перерезали солнечную нить его жизни. Ножницы, чьи чёрные лезвия были похожи на крылья огромной птицы...

* * *

Сперва Аль шёл, не разбирая дороги. Слёзная муть застилала глаза, и в ней плавало видение бескровных отцовских губ, роняющих проклятия, и двери родного дома с медным кольцом, до блеска натёртым сотнями ладоней. Двери, теперь закрытой для Аля навсегда.

Потом Аль сообразил, что идёт не на восток, как велел мастер Бри, а на запад. Остановился. Измученные ноги задрожали. Юноша присел на траву возле дороги. Вдохнув горьковатый запах полыни и душистый — мяты, шмыгнул носом; припомнил горячий чай с мятой и мёдом, который пили дома по утрам, — и расплакался.

Высоко поднявшееся солнце напекло затылок. Из мешочка матушки Клио, подвернувшегося под щёку, вкусно пахло пирожками. Аль утёр слёзы, съел сладкий пирожок с земляникой, и решил, что теперь всё равно, в какую сторону идти. Какая разница, если у него больше нет своего дома.

Цветы на лугу, через который он шёл, были такими красивыми — захотелось сейчас же подобрать цвета и хотя бы наметить рисунок, чтобы потом, уже не торопясь, завершить вышивку. Аль полез в котомку, не сразу припомнив, что мастер Бри, пересмотрев собранные вещи, отобрал шкатулку с нитками и иголками. А ту ученическую иглу, которой Аль вышил свою дипломную работу, мастер Бри уронил на пол и раздавил каблуком. Недовольно морщась, будто исполнял крайне неприятную обязанность. Аль опять едва не расплакался, вспомнив обломки ни в чём не повинной иглы.

* * *

Его будто что-то гнало вперёд. Аль почти не ел — пирожки матушки Клио потихоньку каменели в мешке. Спал урывками: стоило закрыть глаза, Аль проваливался в серую вязкую муть, как в болото, из которого сейчас же хотелось выбраться. Сперва думал — из-за непривычки к ночёвкам под открытым небом; потом разобрался, что любая остановка раздражает, кажется пустой потерей времени. Будто внутри Аля поселился кто-то чужой, зло и нетерпеливо погоняющий усталое тело и непривычные к долгой ходьбе ноги. Куда? — растерянно спрашивал у него Аль. Скорее, сердито торопил чужак. Скорее.

Утром третьего дня Аль раздвинул колючие лапы последних елей на краю западного леса. Над изломами мёртвых скал выступал краешек Стены мира. Аль замер, задохнувшись на миг — и в этот миг осознав, куда так стремится идти. Он хотел увидеть Стену мира. Ту, что была вышита его сердцем, рукой и ученической иглой, раздавленной башмаком мастера Бри. Увидеть и убедиться, что Стена мира цела; и уродливый разлом не коверкает её совершённого силуэта. Конечно же, цела, а что может с ней приключиться?

Торопясь, спотыкаясь, едва не падая, Аль спустился вниз, в долину Сухой воды — в узкое изломанное русло давно пересохшей реки. Кратчайший путь к западной Стене мира среди мёртвых скал.