Техника - молодёжи 2008-01, страница 59

_wv^.tm;mag_az[n₁ru__

помощи всё равно мало что зависит. Потому вы у нас и не задерживаетесь. Ни один».

— К сожалению, эпидемия СО — это вполне реально. Болезнь четырнадцати-пятнадцатилетних. Ваше поколение, Ярослав, последнее, которое проскочило. Информационный поток неконтролируемо растёт, и лет пять-шесть назад критическая масса информации на человеческую единицу была превышена. Но главное — это произошло на фоне стремительной девальвации всех базовых ценностей. А когда мозг формирующейся личности не в состоянии вычленить из вала информации по-настоящему ценностные понятия, она начинает осыпаться с него, как с переполненного диска. Личность постепенно распадается. А параллельно сыплется весь организм. Приходят обвалом те «реальные» заболевания, которые вы будете... пытаться лечить.

— Надеюсь, у меня что-нибудь получится. А как лечите вы? — кивок в сторону монитора. — Рисованием?

— Не уверена, что это лечение. Диагностика — да. С помощью рисунков мы выявляем те ценности, с которыми самоидентифицируется данная личность. Как правило, они спорадичны, клиповы, нестабильны, недостаточно целостны и весомы. Их попросту очень мало, да и те, что есть, часто размываются на глазах.

— Это видно по рисункам? Как?

— Очень наглядно. Они ищут себя на холстах, и не находят, и продолжают барахтаться в информационном массиве, лишённом ориентиров. Форма, цвет — всё пропадает под наслоениями красок. В какой-то момент слой делается слишком тяжёлым и отстаёт, осыпается с холста. Обычно это означает конец. Такова технология. Позволяет отслеживать течение болезни практически безошибочно... правда, мало чем помогает.

— А почему бы не заменять им время от времени холсты?

— Разумеется. Как только пациент высказывает такое пожелание. Если высказывает — это позитивная динамика, огромный шаг вперёд. А насильно никак нельзя, не разрушать же последнее, что еще не разрушено...

Щёлкает мышью на экране монитора, увеличивая одно из окон. Девочка Юля рисует. Тонкая изломанная фигурка на фоне огромной синевы. Алла Сергеевна и Ярослав, умолкнув, наблюдают за ней.

Юля оборачивается и смотрит в упор. Как будто может их видеть.

— Девки, а новый врач ничего так, симпотный.

— Славик? Я тебя умоляю. Втюрилась, что ли?

— Да нет, я так, просто...

— Блондин как блондин.

— Он не блондин, — говорит Юля, и вся палата смотрит на неё. На новеньких всегда сначала смотрят. Потом надоедает.

Юля отворачивается к стенке. На этой кровати раньше лежала Марта, которая умерла неделю назад: девки рассказали во всех медицинских подробностях, от чего и как именно она умирала. Ну и что? Умирают абсолютно все. А в каком возрасте, непринципиально, равно как и прочие детали.

Пока ей не диагностировали СО, Юля лежала в обычной онкологии, и там был психоаналитик, который расписывал ей, как прекрасна жизнь. Что, мол, надо бороться за неё, за то, чтобы получить образование, сделать карьеру, прославить своё имя и страну, заработать много денег, выйти замуж, нарожать детей и так далее. «Зачем?» — спокойно спрашивала Юля. Психоаналитик пытался пояснить. Говорил, говорил, пока у неё не начинались боли и резко не ухудшались анализы. Хорошо, что

здесь, в СО-госпитале, ограждают от избыточной информации. Здесь даже не учатся, и это здорово. Она, кажется, всю жизнь только и делала, что училась. Зачем?

Рисовать тоже бессмысленно, но от этого, по крайней мере, не становится хуже. Водишь туда-сюда огромной кистью, похожей на щётку Ильиничны, и тебя начинает ритмично покачивать, как будто ты и в самом деле на море. На море было хорошо... лет десять назад, и мама с папой всё время целовались, стоило ей отвернуться. Но, конечно, не поэтому. Просто — хорошо. Хотя, казалось бы: всего лишь много солёной воды с приличным уровнем загрязнённости, ещё и растущим с каждым годом.

Девки о чём-то жужжат за её спиной. Не то чтобы им интересно. Обычный пустопорожний информационный шум, заполняющий время. Безымянная девочка на костылях с койки у окна, как всегда, молчит: это не хуже и не лучше. Никак.

Снова мелькает имя Славика, потому что врач тоже новенький и ещё не совсем надоел. Но он ничего не значит и не может, со всеми его уколами и капельницами, которые до одного места при СО.

Вот только никакой он не блондин. И как они не видят?

— Так, Юльхен, а теперь не дышим... и опять вдох-вы-дох. Ну что, молодцом. Ещё недельку поукрепляем организм, и можно запускать следующую химию. Одевайся.

Юля застегивает молнию на груди. Жалко, что у неё не такая грудь, как у Светки из второй палаты... а вообще-то, какая разница? Ему всё равно. Он же знает, что она скоро умрёт.

— Ярослав Александрович...

— Что, Юль?

— Нет... ничего.

Неважно. Скажет она ему что-нибудь или нет — ничего не изменится. Он уже даже не смотрит на неё, отвернулся к окну, щурит глаза, и его волосы против света особенно, невероятно сверкают. Золотой... Юля улыбается. Правда, всё это опять-таки не имеет значения. Жаль.

— Ярослав Александрович, я хочу рисовать новую картину. Можно?

— Это к Алле Сергеевне... Да ты что?!

Он оборачивается, в его глазах — радостное удивление. Как если б он только что вошёл и увидел не её, худенькую, лысую и обречённую, а что-то совсем другое, такое, чему стоит радоваться и удивляться.

— Так ты у нас в самом деле идёшь на поправку?

Юля рисует на новом холсте. Точно посередине, что означает чёткую фокусировку понятия. Алла Сергеевна пока затрудняется определить, хорошо это или плохо. Но в любом случае скачок колоссальный. Юлино море, конечно, не шедевр маринистической живописи, но вполне законченная работа, которую девочка признала таковой раньше, чем первоначальный ценностный образ пропал и растворился в бурых наслоениях беспорядочных мазков. Закончила — и сразу же взялась за новую картину. Она молодец, она справится. И надо во что бы то ни стало ей помочь... правильно помочь.

Юля берёт самую маленькую кисточку и залезает на стремянку. Склоняется над картиной, тщательно прорисовывая мелкие детали. Предельная конкретизация ценности. Это не может не радовать — и не тревожить.

Спускается вниз, боком, как маленький краб. Склонив голову, смотрит на холст. Алла Сергеевна тоже смотрит.

Юле что-то не нравится. Отступает, шмыгает носом.

57