017. Свято-Юрьев монастырь, страница 24

017. Свято-Юрьев монастырь, страница 24
ДОИЛАНДРНТ ФОТИЙ И т ДУШ&Я ДФЧЬ

Архимандрита Фотия одни называли святым, другие —«мрачным фанатиком» и лицемером. Самые разнообразные слухи распускались в свете и о его духовной дочери графине Орловой. Но дело возрождения Юрьва монастыря, которое вместе совершили они, опровергает все домыслы их хулителей.

Юрьевский архимандрит Фотий (Спасский)

Графиня Анна Алексеевна Орлова-Чесменская.

■""■озрождение Юрьева монастыря яГ^ во второй четверти XIX века гес-I |нейшим образом связано с дея-ительностью архимандрита Фотия (Спасского) и широкой благотворительностью графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской, дочери блестящего «екатерининского орла» Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского. Благодаря им древняя новгородская обитель не только не превратилась в совершенные руины, к чему в начале XIX столетия уже клонилось дело, но пришла в цветущее состояние и сделалась первоклассной не только по своему названию, но и по существу.

Какие только слухи не ходили вокруг личности архимандрита Фотия и его дружбы с графиней Орловой. Некоторые видели в них идеальный пример отношений духовного отца со своим чадом, другие, напротив, упирали на «мрачную фанатичность» архимандрита и «нездоровую привязанность» к нему графини. После смерти их эти пересуды выродились в уже совершенно далекие от правды вымыслы и легенды. Что же представлял на самом деле собой архимандрит Фотий? Действительно ли он «полностью подчинил» себе волю блестящей светской красавицы и бесцеремонно пользовал

ся ее огромным состоянием? Или мы имеем здесь дело с подлинным духовным руководством, с бескорыстным служением Церкви?

Архимандрит Фотий предстает перед нами весьма противоречивой личностью. Великий молитвенник, постник, он никогда не пил не только кофе, но и чаю, смирял свою плоть ношением вериг (в начале 1820-х годов с ним даже приключилась из-за этого болезнь — опасный нарыв на теле). А все это было редкостью и даже отчасти «моветоном» среди тогдашнего высшего духовенства. Главное же, что он истинно, всею душой болел за