Вокруг света 1970-02, страница 47

Вокруг света 1970-02, страница 47

цу под видом богатого синьора. И Винченцо решил рискнуть всеми своими сбережениями, довольно-таки скудными, но достаточными, чтобы купить отличный костюм и билет в вагоне первого класса.

Приобрести костюм оказалось делом совсем не легким, потому что продавец магазина заподозрил неладное: обычно клиент в рваной одежде не покупает костюм за сорок тысяч лир. Винченцо пришлось вначале показать ему деньги. Помимо костюма, он купил рубашку и платок для верхнего кармашка пиджака, галстук, носки, ботинки. Когда он вышел из магазина одетый с иголочки, его остановили двое полицейских и потребовали документы. Продавец тут же позвонил в полицию: он твердо знал, когда оборванец вдруг одевается как синьер — это означает, что он совершил одно ограбление и теперь готовит другое. Полицейские тщательно обыскали Винченцо, но даже это не испортило его хорошего настроения. Спасло его рекомендательное письмо приходского священника бывшему односельчанину, который теперь жил и работал в Цюрихе. Больше того — встреча с полицейскими оказалась даже полезной, она позволила Винченцо усовершенствовать свой план. Один из полицейских, схватив его за руку, презрительно посмотрел на грязные ногти и мозолистую ладонь. Кот в сапогах никогда бы не допустил подобной оплошности. С такими ногтями самый роскошный костюм не поможет ему пересечь ^ПЛ'П:::*' Мпртгт-топш^ изрядно потрудилась, ни когда Винченцо вышел из парикмахерской, его пальцы нельзя было узнать.

И вот теперь скорей, миновав границу, мчится вдоль Луганского озера. Мерное покачивание вагона таит в себе опасность — оно навевает сон и одновременно не дает заснуть. Когда поезд въехал в туннель и стук колес сменился грохотом, проснулся и Зигфрид Моргентойфель. Он посмотрел на часы и попытался снова забыться сном. Но это ему не удалось. Тогда он взял лежавшую на коленях газету и стал рассеянно просматривать первую страницу. Читать не хотелось. С минуту он разглядывал своего соседа по купе. Наверняка итальянец. Одет довольно без

вкусно, но если бы все итальянцы были такими же аккуратными и презентабельными, не существовало бы и его проблемы.

А его проблема — итальянские эмигранты, которых он принял на работу в пекарню. Тогда-то и начались ночные кошмары, нервное истощение и бесконечные визиты к врачам. Первое время он испытывал лишь смутное чувство неприязни. Ему было противно смотреть на этих черных волосатых оборванцев. Его раздражала их манера тараторить на своем тарабарском наречии и эта их привычка вечно собираться в круг. Не говоря уж о варварском обычае носить в кармане нож.

Он всячески пытался избавиться от этой напасти, но его неприязнь к итальянцам все усиливалась.

В газетах писали, что наплыв итальянских эмигрантов с юга грозит нарушить этническую структуру Швейцарии, и это очень беспокоило Зигфрида Моргентойфеля. Его мучили угрызения совести — ведь он один из тех, кто невольно помогает создавать подобную диспропорцию.

У них и слуха-то нет. А еще говорят, что все итальянцы музыкальны от природы. Сплошное вранье — когда они поют хором, то это похоже на рев пьяных ослов. И все-таки хуже всех Риччапулли, иссиня-чер-ный, словно бедуин, грязный, вульгарный, охочий до женщин, к тому же наглец, каких мало.

Всех их уволить? Легко сказать. А кто будет работать в пекарне? С некоторых пор швейцарцы предпочитают не заниматься тял^.аым физическим трудом. Нет, он не мог их уволить. Они это прекрасно знали. А он, Моргентойфель, знал, что они это знают, и оттого ненавидел их еще сильнее.

Однажды ему приснилось, что Риччапулли ущипнул за бок белокурую работницу, и тогда он хорошенько отлупил нахального итальянца. Утром он проснулся в превосходном настроении — его лишь разочаровало, что это был сон. Потом, быть может, от переутомления, а возможно, от чрезмерного нервного напряжения, его сны стали все более беспокойными и тревожными. К Риччапулли прибавились другие итальянцы, и теперь он не

только избивал их, но и бросал живыми в печь- и со сладострастием глядел, как в огне они, наконец, из черных становились черно-красными. Впрочем, эти ночи еще нельзя было назвать кошмарными. Больше того — они были своего рода отдушиной, выхлопным клапаном, благодаря которому находили выход (и притом безболезненный) переполнявшие Моргентойфеля чувства.

Но внезапно канва сновидений изменилась. Случилось это однажды вечером, когда на ужин он поел жареного перца с рисом. Едва он заснул, как очутился в зале суда. На нем был серо-зеленый арестантский костюм. Судья, толстый, безликий человек в штатском, не говорил, а кричал: «Вы обвиняетесь в умерщвлении тысячи итальянцев! Что вы можете сказать в свое оправдание?» Присутствовавшие в зале негодовали. Кто-то крикнул: «Убийца!» Судья повторил вопрос, стукнув деревянным молотком по столику: «Что вы можете сказать в свое оправдание?» Его адвокат, сухой, морщинистый старик, подошел к нему и, брызгая слюной, прохрипел: «Скажите, что вы действовали согласно приказу вышестоящих властей». Судья громовым голосом рявкнул: «Отвечайте же!» — «Я выполнял приказание». Жирный судья покрутил в воздухе молотком и вновь с яростью стукнул им но столу: «Ах, приказ! Все убийцы так говорят».

Зигфрид Моргентойфель подскочил в постели, словно его ударили электрическим ТОКОМ. Т^КС"°-Т0 ВГГ^^а -г* тртгг'лг-Г

себя „^междой, чю ^илою все-му жареный перец, но, увы, он ошибался. На четвертую ночь сон повторился и уже больше не оставлял его, всегда один и тот же, безмерно страшный. Менялось лишь число убитых — с каждым разом оно все возрастало: две тысячи, пять, двадцать тысяч... И в конце неизменно: «Все убийцы так говорят».

За несколько месяцев Зигфрид Моргентойфель катастрофически похудел. Врачи выписывали ему какие-то дурацкие лекарства, советовали отдохнуть, ничего лучшего они придумать не могли. Теперь приближение ночи приводило Зигфрида Моргентойфеля в содрогание. Он пробовал обра