Вокруг света 1970-04, страница 47

Ему была нужна строгая логика. Только логика. Мы считали его сухарем.

После яркого солнца легкий полусумрак коридоров был даже приятен. Рассчитанные на двух человек учебные машины времени располагались в правом крыле старинного здания на втором этаже. Все лабораторные я делал вместе с Верой, и в группе уже перестали острить на эту тему. Привыкли.

Содержание лабораторных работ всегда сводилось к следующему: нам отводился определенный участок времени в прошлом, и минут пятнадцать мы могли наблюдать события, происходящие в нем. А потом, пользуясь математической машиной и своей головой, мы должны были сделать заключение, что изменилось бы, не будь тех событий, которые все-таки произошли. Ведь историкам полагалось не только знать прошлое, но и разбираться в нем, прослеживать его неосуществленные возможности, мыслить исторически, делать выводы и на их основании видеть будущее, потому что даже историка, занимающегося изучением древнейшего мира, в первую очередь интересует все-таки настоящее и будущее человечества.

У нас уже были подобные лабораторные. Не очень сложные, часто в присутствии преподавателя. Сегодня же все должно быть гораздо сложнее. Теперь мы должны узнать, чему научились.

Старший преподаватель Тронов вошел «в кабину и положил на стол конверт.

— Если кому-нибудь станет плохо, нажмите вот эту кнопку, — сказал он. — Это случается.

— Почему? — спросила Вера.

— Война... Что вы знаете о войне? — Тронов пожал плечами.

— О какой войне? — осведомился я, стараясь казаться деловитым молодым историком.

Тронов как-то -стра-нно посмотрел на меня и пожевал губами, словно что-то хотел сказать и передумал. Рука его двигала конверт по столу. Я машинально проследил это движение глазами. «Великая Отечественная... 1941 г. ...» — было написано на конверте. Остальное загораживали чуть заметно вздрагивающие пальцы. Странно, сухарь Тронов волновался и хотел скрыть это.

— Об этой войне мы знаем. И много, — уверенно сказал я. — Брест. Ленинград. Севастополь.

— Сталинград. Берлин, — подхватила Вера.

— Люди, в первую очередь люди, — тихо сказал Тронов и пошел к выходу. — ...То была война за вас.

— Что он сказал? — спросил я Веру.

— Что это была война за нас. Так, значит, мы будем участвовать в войне! Сережка, ведь это здорово!

— Участвовать, — передразнил я ее. — Смотреть Со стороны. Кино.

— Нет. Это не кино. Это действительно было.

Мы прочитали, задание, набрали на пульте машины координаты пространства и времени и включили ее.

...Пронзительно завизжали тормозные колодки, и поезд остановился. Из теплушек, как горох, посыпались люди. Над головой на бреющем полете пронеслись один за другим три самолета. Горели два средних вагона. Люди скатывались с насыпи и бежали в степь. Женщины и дети.

Эффект присутствия был ошеломляюще полным.

Рядом со мной упала женщина. Она была в сером тяжелом платье, черном платке и кирзовых сапогах. Девчушка лет пяти раза два дернула ее за руку, говоря: «Мама, мама». Потом, поняв, что мама уже не поднимется, закричала страшно, захлебываясь слезами и тряся маленькими кулачками:

— Ма-а-а-ма!

Рядом, оставляя за собой полосу крови, ползла женщина к краю воронки, где еще что-то шевелилось, полузасыпанное землей, что было ее ребенком, мальчиком или девочкой.

В^ открытом поле смерть настигала людей быстро и безжалостно. Горели уже почти все вагоны. Люди бежали по полю, падали, зарываясь ногтями в землю. Пахло горелым. Пахло цветами. Это смешение запахов было настолько неестественным, диким, что хотелось закричать.

Все это навалилось на нас так внезапно. Смерть, смерть кругом. После солнца и весны, после запаха черемухи...

Какой-то лейтенант, еще почти мальчишка, пытался навести порядок в этом кричащем мире,

приказывая лежать или бежать к балке, видневшейся метрах в трехстах, в зависимости от того, где были самолеты.

На тендере паровоза застрочил пулемет. Трое в военной форме с грязными полосками бинтов разворачивали его навстречу ревущим самолетам. И вдруг один из самолетов, выпустив черный шлейф дыма, с визгом понесся к земле и ухнул где-то за полотном дороги.

Вера стояла на обгоревшей траве рядом с воронкой.

— Ложись! — крикнул я, хватая ее за руку и рывком пытаясь бросить на землю. — Ложись!

Она вырвалась и бросилась к сидевшему метрах оз пяти ребенку, спокойно подбрасывающему комья земли. И когда земля, рассыпаясь, летела ему в лицо, он смеялся и смешно отплевывался, пуская пузыри. Совсем рядом с ним возникли бурунчи-ки пулеметных очередей. Это его не испугало. Для него еще не существовало понятия «война».

Вера бросилась к нему и вдруг в полуметре, широко расставив руки и навалившись грудью, как бы уперлась в упругую стену воздуха, не пускающую дальше. Она стучала о невидимую преграду кулаками и что-то кричала, пока, обессиленная, не сползла вниз, к траве.

Я на ощупь нажал кнопку возврата. Панели пульта управления, высокие стойки аппаратуры, мягкий, приглушенный свет, букетик цветов в стакане на столе. Скорченная фигура Веры в углу кабины, возле самого выхода. Я бросился к ней и приподнял, думая, что она потеряла сознание. Но она широко открытыми глазами посмотрела на меня, через меня, вдаль, в пустоту и осторожно высвободилась. Подошла к столу, села, уронив голову на ободранную крышку стола. Я знал ее, знал, что творится в ее душе.

Так она сидела довольно долго, и я не смел потревожить ее. Потом она подняла голову и сказала:

— Все сначала.

— Можно отказаться от этой работы и попросить другую.

— Другой такой быть не может. Я выдержу.

...Пронзительно завизжали тормозные колодки, и поезд остановился... Мы стояли на краю