Вокруг света 1970-04, страница 44

ли за сутки. И упоминание, что ты уже внутри Владимирской земли.

Или в колокольном Ростове, где говорят негромко и не спеша «озеро Неро», а не «озера Не-ра», как произнес бы приезжий москвич, или еще севернее будешь, на Волге или. в Вологде, — везде умилит это открытое, по-детски беззащитное «о». Странный, подумаешь, народ, с утра до ночи катит на них свои волны столичное радио, каждый почти имеет в доме телевизор, да и вообще как население-то перемешалось везде, но вот же окают по-прежнему, будто ни в чем не бывало, как окали тут сто и более лет назад: о поле!..

И вдруг открываешь для себя : да ведь оно круглое — Ополье! Явись нужда, так, кажется, и обозначил бы его в виде круга. Потому что оно кругло, как раздольные окоемы, открывающиеся здесь взгляду, как буква «о», столь любимая здешними жителями, как заснеженные земляные валы старых городов, как, наконец, шипучие вьюжные колеса, которые из края в край, по всей опольной округе гонит ветер.

Ветер ли, другая какая сила затянет тебя сюда, к историческим стенам, к ветхим камням, и уже на всю жизнь ты в этом кругу.

Так и «золотой век» владими-ро-суздальского зодчества, век белокаменных храмов, на встречу с которыми люди едут в автобусах и летят в межконтинентальных лайнерах, хочется изобразить в виде круга. Этот мыс-, ленный круг, охватывающий неполное столетие, прочерчен от строгих, аскетических стен храма с выпуклыми лбами трех апсид и простым арочным пояском по стенам, стоящего в четырех километрах от Суздаля, в селе Кидекша; мимо владимирского Успенского храма с его золотым оглавным шеломом ; мимо ставшего рядом Дмитриевского собора, на который будто принаброшена сверху легкая и полупрозрачная накидка с фантастически затейливыми узорами; мимо дворца в Боголюбове и храма Покрова на Нерли — мимо всех этих знаменитых, описанных в летописях и стихах строений. И у точки замыкания, на мелкой речушке будет малый, по преимуществу избяной, городок

Юрьев-Польской. А в центре его (хочется сказать: в самой сердцевине Ополья) окольцованный белыми валами белый же Георгиевский собор.

Но странное чувство разочарования охватит, когда окажешься у этой последней черты. После горделивых и стройных храмов Владимира Георгиевский собор видится каким-то старчески оплывшим, стоит грузно и сугробисто. Это ли, думаешь, вершина строительного дерзания, это ли достойный итог целой зодческой эпохи? Не преувеличивают ли знатоки?!

...Каждое из изображений — лев, положивший голову на лапы, слон с когтями на ногах, китоврас-кентавр, воин, мученик, подвижник — каждое из них действительно прекрасно, и к ним хочется притронуться рукой, погладить, удостовериться в том, что это не сон, а прочный камень, мастерски обработанный когда-то резчиком.

Но все вместе? Там сбившейся группой стоят святые воители, там лев «влез» под стол, за которым восседают три ангела, там спящий юноша полулежит среди камней с растительно-звериным орнаментом, отделенный от остальных «отроков эфес-ских», хотя им надлежало бы находиться вместе, в одной группе. Глянешь ли на лица — в ,одном угадываются смягченные черты князя-русича, другое строгим профилем напомнит византийца, в третьем различишь усатого жителя Карпат или даже угорца, а вот лицо и совсем уж неожиданное, по-восточному широкоскулое. И только плечами пожмешь: чья ж это прихотливая фантазия собрала вместе и поместила впритык друг к другу столь несоединимые лица, фигуры, сюжеты?

Что за странная метель накатилась сюда однажды из засуг-робленных оврагов и в одну ночь перемешала все, что было на стенах, перекрутила, перекорежила, искособочила и с визгом отскочила в темень, тешась содеянным?

В далеком 1234 году, за четыре года до нашествия степных орд, здесь, в Юрьеве, будто в томящем предчувствии близких бурь, каменщики возвели строение, которому суждено было не только прозвучать

мощным финалом «золотого века», но и всю русскую культуру предыдущих веков озарить высоким прощальным светом.

Собору посчастливилось уцелеть в воинских бурях, и он более двухсот лет простоял, пока не сделался «ветх днями». В XV веке произошла катастрофа — своды Георгия рухнули. О том, как ценилось это здание на Руси, говорят быстрые и решительные действия Москвы, пославшей на восстановление храма известного архитектора В. Ермолина.

Легче всего бранить Ермолина за спешную и неумелую реставрацию. Но будем помнить о том, что большое все-таки видится на расстоянии. Ермолин этого большого увидеть не сумел или не смог и даже невольно сделал его малым: дело не только в том, что в новом виде храм сделался значительно ниже, приземистей, кургузей, чем был вначале. Самое плачевное было в том, что своды и стены возводились из первых попавшихся под руку плит, по мере того как извлекали их из руин, и вот в результате лев угодил под ноги ангелов «Ветхозаветной Троицы», «отроки эфесские» лежат в разных местах, а для множества фигур, масок, композиций места на стенах не нашлось.

...Бывает, читаешь какую-нибудь старую книгу, увлечешься, разгонишься — и вдруг будто сорвешься в пустоту: оказывается, треть текста отсутствует, вырвана или выпала по ветхости из середины. И с обидой откла-дываёшь книгу: что ж читать дальше, если как раз на этих недостающих страницах, может быть, самые главные события!

Примерно так и с Георгиевским собором получилось. Пробовали его «листать» — и откладывали : темно, невнятно, безнадежно...

Однажды в Юрьев приехал человек, заинтересовавшийся рельефами Георгия, наш современник, историк древнерусского искусства Г. К. Вагнер. Он ходил у покрытых лишайником стен, присматривался, недоумевал, огорчался и в отличие от нас, наученных сегодня его книгами, ничего почти не знал наверняка о первоначальном Георгии.

Вокруг текла жизнь, урчали

42