Вокруг света 1970-12, страница 78

ция. На следующий день его обнаружили на восточном побережье в городе Дартмуте. Еще сутки потребовались ему и его товарищам, чтобы, пересаживаясь с самолетов на поезда, пересечь чуть ли не все Соединенные Штаты и добраться до Рапид-Сити.

Тонкий слой изморози на стенах «Башни дьявола» еще только начинал подтаивать, когда пронзительный вой полицейских сирен возвестил о прибытии последней надежды — Джэка Дюрранса и трех его товарищей — Ко-ултера, Маклейна и Крамера.

Ровно в полдень альпинисты начали штурм «Башни дьявола». Где-то футах в трехстах от вершины скалу заволокло густой пеленой тумана. Остановиться? Про

должать? Дюрранс избирает последнее. «И вот, — рассказывал потом Хопкинс, — когда я окончательно примирился с мыслью, что не миновать мне еще одной ночевки на осточертевшей глыбе, у края площадки появилось «нечто», отдаленно напоминавшее человеческое лицо. И если бы не пара крепких фраз, безусловно не известных привидениям, я бы 'наверняка решил, что это одно из них пожаловало ко мне в гости помочь скоротать вечерок».

Спуск прошел без происшествий. Джорджа Хопкинса, по его собственным словам, «запеленали, как младенца, в какую-то рыболовную сеть, именовавшуюся альпинистской люлькой, и с превеликими предосторожностями вернули на

землю». Правда, как он пишет в своих воспоминаниях, самый страшный момент ему пришлось пережить уже там, на земле, когда десятки журналистов, прорвав полицейское оцепление, наперегонки бросились к спасенному парашютисту. «Да, да, именно в тот момент я по-настоящему понял, что такое панический страх, — вспоминает Хопкинс. — Ухитриться спрыгнуть на площадку размером со сковородку, проторчать там в обществе крыс почти неделю, проделать путь в 1280 футов, своими боками полируя шершавый камень, и все для того, чтобы оказаться растоптанным стадом взбесившихся репортеров. Может ли быть что-либо более обидное?»

▼ со стр. 42

ХОЗЯЕВА МОРСКОГО ЛАБИРИНТА

катер ушел к нашей постоянной стоянке на соседнем острове со строгим наказом вернуться, как только они заметят уплывающих на лодках мокенов. Прошло еще с полчаса, и, наконец, из джунглей вышел пожилой мужчина в мокром саронге. Приблизившись ко мне, он вежливо поздоровался и по-малайски спросил, зачем я пожаловал. Чтобы не вызывать подозрений, я, как мог, постарался убедить его, что просто скупаю жемчуг и хотел бы некоторое время пожить вместе с ними, пока они его не наловят. Мир был установлен».

Почти два месяца провел Пьер Иванов в кабанге — плавучей деревне мокенов и за это время сумел хорошо изучить необычную жизнь ее обитателей. Все мокены, даже дети, отличные пловцы, искусные мореходы и строители лодок. Их легкие десятиметровые лодки, на которых обычно живет от пяти до восьми человек, способны выдержать любой шторм. Правда, служат они сравнительно недолго — всего лишь два года и то при условии постоянного «профилактического ремонта», но и это поразительно, если учесть, что сделаны они без единого гвоздя. Основанием и килем лодки служит выдолбленный ствол дерева, к которому крепятся собранные из длинных ошкуренных жердей борта, так что все это щелястое сооружение больше смахивает на корзину, чем на средство передвижения по морю. Но это сходство быстро исчезает, стоит спус

тить «корзину» на воду. Мокены весьма успешно решили, казалось бы, неразрешимую задачу: как заставить «корзину» плавать. Плавать, причем при любой погоде. Мокенский секрет кроется в пальме янган, молодые побеги которой идут на изготовление бортов. Ее древесина настолько пориста, что после того, как новую лодку несколько суток подержат в воде, ее борта разбухают и становятся идеально герметичными. Теперь нужно только не забывать время от времени смачивать их верхнюю часть водой, и можно не опасаться, что лодка даст течь.

Быт мокенов строго регламентирован. Мужчины следят за состоянием лодок, заготовляют трепангов, добывают перламутровые и жемчужные раковины. «Мокены, — пишет Пьер Иванов, — ныряют на глубину до десяти метров, что и породило слухи о людях-рыбах. Трепангов, раковины и жемчуг мокены сбывают малайским торговцам (тем немногим, кому они доверяют) в обмен на изделия из железа, ткани и... маски-очки для подводного плавания».

Забота же о пропитании кабан-га целиком лежит на женщинах. «Как только лодки пристают к берегу, — рассказывает Иванов, — женщины отправляются на поиски пищи. В основном она состоит из устриц и различных моллюсков, которых собирают на коралловых отмелях во время отлива. Иногда стол разнообразят дикорастущие плоды и овощи, например, ямс...»

Единственным исключением в этом раз и навсегда заведенном порядке становится ловля гигантского ската. Когда кто-нибудь замечает его, всю плавучую деревню охватывает лихорадочная деятельность. Со стороны создается впечатление, будто жители кабанга готовятся к отражению врага: всеобщая суматоха, громкие крики, заливистый лай собак, визг ребятни... Длинные бамбуковые шесты, с помощью которых женщины ловко управляются с лодками, превращаются в грозное оружие. На них надевают железные наконечники, и вот уже в окруженного со всех сторон ската вонзаются импровизированные гарпуны. Еще десять-пятнадцать минут — и он вытащен на берег. Начинаются приготовления к пиршеству. Но скат — это гурманское исключение в рационе мокенов, ведь мокены не ловят рыбы ни удочками, ни сетями. Их стол целиком зависит от узкой полосы прибрежного мелководья, где женщины собирают моллюсков. «Именно это обстоятельство, — делает заключение Иванов, — а вовсе не врожденная любовь к странствиям и не панический страх перед пришельцами (хотя мокены и относятся к чужакам с известной боязнью и настороженностью) заставляет морских кочевников проводить жизнь в постоянных скитаниях. Они заняты непрерывными поисками богатых устрицами и моллюсками участков побережья, ибо от этого зависит само их существование...»

76