Вокруг света 1971-12, страница 72

— Мы должны быть реалистами и циниками, сказал я.

— Кто тебе мешает? — спросил Андре.

— Я устал. Чертовски устал. У меня сводит ноги, а на левой ступне два нарыва. Но ведь я самый крепкий. Ты уже немолод, Андре. А ты, Стрийдберг, слишком молод и слаб. Дальше возиться с санями нет смысла. Продолжать наш переход — переход вслепую — нелепо. Мы идем на восток, нас сносит на запад, идем на юг, нас сносит на север. И в какую бы сторону мы ни шли, куда бы нас ни сносило, одно несомненно: впереди зима, бураны и неслыханные морозы. Я самый крепкий, и то не боюсь честно признать, что долго не выдержу. Из-за больной ноги я еще дня два не смогу один тащить сани. А потом придет моя очередь помогать вам. Единственный разумный выход — построить из снега и льда надежную хижину. Тогда у нас будет шанс пережить зиму и весной двинуться дальше.

— Я уже давно об этом думаю, — сказал Стриндберг.

— Я подчиняюсь мнению большинства, — сказал Андре.

— Как всегда, — заметил я.

Воспользовавшись тем, что ветер ненадолго стих,

мы со Стриндбергом проверили наши запасы. Итог был неутешительным. Пришлось вводить норму: в день на троих четыреста граммов мяса, двести граммов концентрата, семьдесят пять граммов размоченных галет или хлеба и две порции горячего кофе или какао.

При таком пайке можно растянуть провиант на три недели.

Андре крепко спал, завернувшись в одеяло.

— Он лазил в аптечку, — сказал я. — Ящик сдвинут на несколько дециметров, на крышке нет снега. Насколько я могу судить, взял облатку с опием и облатку с морфием.

Сутра слабый северный ветер, небольшой снегопад, туман, видимость несколько сот метров, около двух градусов, мороза.

Было ясно, что нам нельзя оставаться на этой льдине. Она была совсем маленькая: развалившийся торос с припаем из обломков льда.

— Что же это ты, Андре, не воспользовался случаем произвести научные наблюдения, пока мы сидели без дела, не проверил толщину и плотность льда? — съязвил я.

Андре предложил сделать вылазку и поискать подходящую льдину для зимовья.

— И оставить здесь все наше снаряжение? — спросил я.

— Да. Без него мы успеем разведать площадь побольше.

— Пойдем врозь? Каждый в свою сторону?

— Ну да, почему нет?

— Либо у тебя помрачился рассудок, либо ты еще не проснулся. Лед движется, все меняется — разводья, торосы, снегопад, туман. Что за безумная идея! Чтобы мы разошлись на разведку, ты — на восток, Стриндберг — на юг, я — на запад!

— Нет так нет, — сказал он.

— Не пройдет и четверти часа, как мы затеряемся в этой проклятой белой каше.

— Завтра все трое были бы мертвы, — добавил Стриндберг.

Мы свернули лагерь. С палаткой пришлось повозиться: ледяная корка внутри и снаружи. Мы соскребли лед, но не решились сложить палатку. Чтобы не лопнул брезент, расстелили ее в лодке.

— Когда-то она весила девять килограммов,— сказал я. — Теперь все двадцать.

— Мешок тоже когда-то весил девять килограммов, — заметил Стриндберг.

Пока мы нагружали сани, чуть южнее нашего лагеря открылось широкое разводье. Это означало, что поиски подходящей льдины придется начать с лодочного перехода.

— Странно, — сказал я, — как упорно и настойчиво мы идем, на юг. Хотя лед сейчас, возможно, дрейфует на запад, и мы дальше продвинемся на юг, если пойдем на юго-восток.

Мы продолжали идти на юг. Шли страшно медленно — из-за бесконечных торосов, из-за свежего сухого снега, который не позволял как следует упереться ногами, скрывал щели и трещины, а местами образовал метровые сугробы — в рассеянном свете не различишь, мы замечали их, только когда спотыкались и падали ничком.

Под вечер мы нашли льдину, которая внушала доверие. Она была на редкость ровная, без единой лужицы пресной воды.

Мы остановились посередине, подле большой, почти кубической глыбы льда высотой около двух метров.

Я заметил, что Андре тоже хромает.

— Нарыв? — спросил я. — Судороги?

— Ничего особенного, — ответил он.

— Очень больно?

— Терпеть можно.

Мы со Стриндбергом сели на сани с подветренной стороны глыбы.

Андре обошел льдину. С севера, востока и юга ее окаймляли невысокие торосы, на западе медленно росло свежее разводье, тут же покрываясь коркой молодого льда.

Снегопад прекратился, но видимость оставалась плохой. Мороз крепчал, ветер постепенно усиливался.

Мы со Стриндбергом раскурили трубки. На ходу нас прошиб пот, зато теперь мы продрогли. Впрочем, мы так привыкли мерзнуть, что перестали с этим считаться.

Андре ходил по льдине сужающимися кругами и на каждом втором шагу втыкал в лед гарпун.

Толщина снега была около двадцати сантиметров, не считая глубоких сугробов с подтветренной стороны торчащих глыб.

— Ну? — сказал я, когда он вернулся.

— Льдина как будто крепкая, — ответил он. — Но она покрыта снегом, при таком свете трудно судить о ее строении.

Посовещавшись, решили разбить лагерь. Можно было и не совещаться, все равно мы слишком устали* чтобы идти дальше.

Ставить обледеневшую палатку было нелегко. Спальный мешок скрипел и стонал, когда мы его расстилали, будто торос.

Стриндберг разжег примус и приготовил скудный ужин. В палатке потеплело, а когда лед и иней оттаяли и прекратилась капель, стало и вовсе уютво.

Стриндберг лег и тотчас уснул. Пополуночи уже начало светать, я проснулся и увидел, что Андре приоткрыл палатку и стоит на коленях у выхода. Он уже снял куртку й теперь стягивал через голову толстый свитер.

— Не спится? — спросил я.

— Чертовски жарко, — бросил он через плечо. — А ты почему не спишь?

— В палатке совсем не жарко, — ответил я. — У тебя температура. Я из-за тебя проснулся.

Он промолчал.

— По-твоему, я с тобой слишком резок?