Вокруг света 1971-12, страница 71

Он выбрался из спального мешка и лег поверх него, закутавшись в одеяло Лембке.

— Чертовски жарко, — сказал он.

— Ничего подобного, — возразил я. — Здесь очень даже прохладно. Просто у тебя жар.

В палатке царил полумрак, хотя было около часа дня. Брезент изнутри и снаружи покрылся ледяной¹ коркой. Я отыскал свечу и зажег ее.

— У меня осталось еще четыре свечи. Жаль, что не сорок и не сто. Одной свечи достаточно, чтобы в палатке было светло и даже тепло, если снаружи завалить палатку снегом. Но в наших запасах нет свечей, Андре. Я положил шесть штук в свои личные вещи, чувствовал, что они нам пригодятся. Почему в твоем списке не значатся свечи?

— Приходится выбирать, — ответил Андре. — Взвешивать все «за» и «против», исключать многое, что кажется необходимым.

— Я частенько вспоминаю старт, — сказал я. — Как мы потеряли гайдропы, когда гондолу прижало к воде Датского пролива и вы со Стриндбергом в панике сбрасывали балласт мешок за мешком, пока «Орел» не превратился в свободно летящий шар.

— Продолжай.

— Я всегда считал тебя знатоком воздухоплавания. И не только я, вся Швеция, почти вся Европа. Я прочел все твои заметки о полетах на «Свеа». Некоторые из них у меня с собой. Я снова перечел их, когда не спалось.

— Ну?

— Знаешь, сколько раз поднимался на шаре Чарлз Грин? Если не ошибаюсь, пятьсот двадцать шесть. А Гастон Тиссандье? Сотни полетов, он, наверно, потерял им счет. И вдруг дней десять назад мне пришло в голову, что ты, Андре, который задумал и начал самую большую и рискованную в мире экспедицию на воздушном шаре, — ты до этого совершил только девять полетов на маленьком, плохоньком шаре. Девять полетов! Всего-навсего. Это значит, что как воздухоплаватель ты любитель и новичок. Шар «Свеа», около тысячи кубических метров, — пигмей среди воздушных шаров! Ты самоучка. Этим я не хочу сказать ничего дурного о самоучках вообще. Я тоже совершил только девять полетов вместе со Сведенборгом в Париже. Но у нас были квалифицированнейшие руководители, мы прошли методическое обучение. Осторожный старик Лашамбр, для которого аэронавтика была делом ювелирной тонкости. Не столь осторожный усач Алексис Машурон. Замечательный мастер Безансон, который относился к воздухоплаванию как к изящнрму искусству и в то же время как к сложному спорту. Я говорю это не затем, чтобы тебя обидеть.

— А я не из обидчивых, — ответил Андре.

— Не исключено, что я больше твоего знаю об аэройавтике. Во всяком случае, мне так казалось, когда ты сбрасывал балласт над Датским проливом.

Стриндберг разжег примус, чтобы приготовить легкий обед. Льдина развернулась на восток, и, как я ни старался закупорить вход, в палатку проникал снег, влекомый норд-остом.

— У меня здесь, в моих вещах, твой отчет о попытках управлять шаром «Свеа» с помощью паруса и гайдропов, — сказал я. — Опыт произведен 14 июля 1895 года, отчет датирован 12 декабря.

— Совершенно верно, — заметил Андре.

— Превосходный отчет, куча цифр, кроки, данные о ветре и курсе. И написано, что тебе удалось заставить шар идти под углом до тридцати градусов к направлению ветра.

— Совершенно верно, — повторил Андре.

— Но весь полет длился три с половиной часа!

— Мой шестой полет на «Свеа», — сказал он.

Ветер крепчал. Напрягая слух, мы различали гул

и рокот льда.

— Одна-единственная попытка управлять шаром с помощью паруса и гайдропов — это все, на чем ты основал нашу попытку дойти до Северного полюса, — сказал я. — Ты убедил в том, что это возможно, не только короля Оскара, Альфреда Нобеля, Диксона и Ретциуса. О Норденшельде я уже и не говорю. Тебе удалось убедить весь мир. Кроме экспертов-воздухоплавателей. А то, что конструкция парусов и размещение гайдропов — ошибка на ошибке? Три гайдропа были укреплены слишком близко к центру шара. Балластные канаты привязали за кольцо перед парусом...

— Совершенно правильные замечания, — ответил Андре. — Если не ошибаюсь, ты уже высказывал их.

— И те и другие канаты надо закреплять с наветренной стороны стропового кольца, возможно ближе к корме.

— Ты прав.

— Я плохой полемист, — вступил Стриндберг. —. И мне не хотелось бы критиковать задним числом. Но факт есть факт: мы с Экхольмом еще в прошлом году отмечали, что гайдропы помещены слишком близко к центру шара.

— В самом деле? — сказал Андре.

— Ты обещал это исправить, — продолжал Стриндберг. — Но так ничего и не сделал.

Андре сбросил одеяло.

— Жарища окаянная.

— У тебя жар,— сказал я. — Хотя некоторые говорят, будто севернее семидесятой параллели жара не бывает. Дать тебе опий или морфий?

— Ни того, ни другого.

— Я не хочу тебя принуждать.

— Ты не можешь меня принудить.

— Когда доктор Экхольм вышел из состава экспедиции, — сказал я, — он, в Частности, утверждал, что шар пропускает газ. Что он не продержится месяц в воздухе, как ты обещал.

— В частности, — повторил Андре.

— А твои слова?

— Какие именно?

— Будто «Орел» продержится в воздухе тридцать дней, семьсот пятьдесят часов. Семьсот пятьдесят часов, а на деле не прошло и пятидесяти часов, как гондола уже билась о лед.

— Обледенение, — ответил он. — Влага и обледенение. Больше тонну лишнего веса прижимали шар вниз, когда мы сели. Если бы не влага и лед, мы сейчас были бы в Сибири или на Аляске.

— Экхольм считал, что шар не держит газ, — повторил я. — Нобель предложил оплатить новый шар. Ты отказался.

— Конечно, — ответил Андре. — «Орел» — лучший из всех воздушных шаров, какие когда-либо конструировались. Зачем делать новый шар? В лучшем случае он был бы равен «Орлу». Гайдропы, паруса, управляемость шара? Чертовски сложная штука.

— Почему заранее не проверить шар — подъемную силу, утечку газа, управление?

— Нехватка времени, — сказал Андре. — У нас попросту не было на это времени. Не было времени, дорогой друг.

Буря, сильный мороз. Ветер сместился к норд-весту.

Час за часом мы обсуждали свое положение.