Вокруг света 1972-01, страница 59

и Ахемениды за 200 лет до того, — создать собственную культуру-

Индийское изобразительное искусство до эпохи Маурьев было по существу и по преимуществу фольклором: терракотовые фигурки людей и животных, вылепленные более или менее талантливо, часто выразительные, всегда декоративные, но по своему духовному значению равные игрушке или амулету. На фоне зрелой индийской мысли это искусство кажется детским.

Факты показывают, что монументальная архитектура появляется в Индии лишь после похода Александра, и появляется при весьма замечательных обстоятельствах. Около середины V века до нашей эры столица Магадхи была перенесена из Раджгира на более удобную и плодородную равнину, в район нынешнего города Патна, где в то время река Сон впадала в Ганг. Именно здесь, в Паталипутре, на месте которой еще в конце VI века до нашей эры была поставлена пограничная крепость, обосновался первый из Маурьев — Чандра-гупта.

«Во дворце императора все было устроено так, чтобы вызывать восхищение, — писал один греческий автор о Паталипутре, — и ни богатые Сузы, ни великолепная Экбатана не могли бы с ним состязаться. В парках тут гуляют павлины и фазаны, нарочно к тому приученные, и есть растения, которые увидишь только здесь... и тенистые рощи, и цветущие луга, и ветви деревьев, искусством садовника замысловато сплетенные... Также есть прекрасные бассейны, и в них рыбы драгоценных пород, охотно берущие .корм из рук».

Археологам досталось не так уж много от былой роскоши Паталипутры. Но и это немногое подтвердило выводы, которые позволяли сделать исторические сведения, — именно по персе-польской модели устраивал свою резиденцию Чандрагупта.

...Падение Персеполя символизировало падение Персидской империи. Империя лишена была крова. Империя погибла, и никому не было дела до ее искусства. Войско на марше не занимается поощрением художеств, даже если это войско Великого Александра. Множество мастеров Персии обречено было на длительное безделье. Податься им было некуда.

На западе, где процветало искусство эллинов, они оказались бы лишними. На северо-востоке? Но все еще неустойчивый, варварский быт скифов и парфян не испытывал нужды в их мастерстве. «Александрии», которые завоеватель разбрасывал на своем пути, имели, должно быть, вид и потребности вполне архаичные. Если там и строили, то своими, греческими, силами. Только в одной стороне слабо светил луч надежды — в стороне, куда вели давно проторенные торговые пути. Там, в Индии, была столетиями налаженная городская жизнь, и только там могли они рассчитывать на признание и своего рода покровительство, какое было привычно художникам Персии. Их ожидания полностью оправдались. Ибо, как показывают современные исследования, формирующее влияние зрелого персидского искусства на культуру Индии этой эпохи очевидно.

И дело здесь не только в подражании Персеполю — резиденции-дворца Паталипутры. Только после похода Александра в Индии начали высекать на придорожных скалах царские надписи — индийские правители переняли персидский способ монументальной пропаганды своих идей и устремлений. В скальных сооружениях Индии, не встречавшихся до этого времени, можно усмотреть родство с гробницами, вырубленными в персидских и мидийских скалах в VII веке до нашей эры или даже ранее. Создается ощущение, что цвет персидского искусства был пересажен с катастрофической внезапностью, свойственной иногда силам истории, в индийскую почву, ожил и процветал там долгие годы.

Это может показаться удивительным — столь быстрое и прочное врастание чужеземного искусства. Но вряд ли даже самые искуснейшие мастера преуспели бы в этом деле, если бы сама историческая обстановка, само индийское общество не было бы готово к этому. Здесь, в среднем течении Ганга, вот уже два века длилось этическое, духовное брожение, создавались великие морально-философские системы, среди которых начал выделяться буддизм.

Но этим системам недоставало зримой формы, материального выражения.

Индийские дворцы, построенные на ахеменидский манер, пещерные храмы и наскальные послания — всего этого было мало для

культурно-исторического объединения. Требовалось такое искусство, искусство массовое, которое стало бы средством объединения людей вокруг этой общей морально-философской системы. И со временем такое искусство было создано.

И это искусство, так же как и монументальные сооружения Маурьев, несло на себе отдаленный отблеск персепольского пламени.

Во второй половине XIX века северо-западная пограничная область Индии, древняя Гандха-ра, — та земля, на которую ступил Александр, перевалив Гинду-куш, — возбудила любопытство европейцев неожиданным обилием предметов искусства, названного вскоре гандхарским. Это были многочисленные каменные изображения, преимущественно рельефы на зеленоватом сланце с Пешаварской равнины, они перемежались скульптурой из сланца, массовой продукцией, которая большей частью, если не вся, была связана с представлениями и обрядами махаяны — северной школы буддизма, процветавшей в этом районе в первых веках новой эры.

Искусство Гандхары, несмотря на тематическое однообразие и весьма определенную направленность — изображение и прославление деяний Будды и его сподвижников, — очень сложно по составу. Множество греческих и римских черт находили в нем уже первые его ценители. К сожалению, им недоставало критического чутья. Воспитанные на музейных антиках и школьной латыни, они именовали это искусство «греко-буддийским», даже «греко-скифским», не замечая в нем собственно «гандхарского».

Но вскоре стало совершенно ясно, что западный элемент подчиняется здесь элементам иного происхождения и отнюдь не является главной составляющей величиной искусства Гандхары. В искусстве этом, восхитительно сложном и эклектичном, разнообразно сочетаются основные его компоненты — индийский, иранский, греко-римский.

И главное, как было выяснено впоследствии, именно в гандхар-ском искусстве впервые образ Будды из отстраненного от человеческого естества символа обрел человеческую плоть — прежде считалось недопустимым изображать пророка, буддизма в виде реальной личности.

Откуда же могла появиться в

56