Вокруг света 1972-05, страница 37

Вокруг света 1972-05, страница 37

соломенный головной убор пилигрима. Поэт изображен хотя и без нимба вокруг головы, но в руке у него тем не менее тоже свиток — атрибут ветхозаветных пророков, а на свитке пророческий текст. Слова надписи при реставрации восстановить не удалось, но, возможно, здесь кратко передавалось содержание знаменитого фрагмента из «Сельских поэм», в котором Вергилий говорит о рождении необычного мальчика, призванного спасти мир и вернуть ему блаженство «золотого века».

Предчувствия грандиозных духовных потрясений, как известно, нашли место и в творениях другого знаменитого римлянина, современника Вергилия — Сенеки. И вот перед нами сам Сенека в изображении древнерусского художника.

По соседству с римлянами на паперти Благовещенского собора — великие греки: творец «Илиады» и «Одиссеи» Гомер, или, как егЬ называли в Древней Руси, Омирос; философы Зенон, Диоген, Платон, историк и автор «Моралий» Плутарх...

На одной из дверей собора мы еще раз встречаемся с персонажами эллинской и римской истории. Здесь уже знакомые нам сивиллы, на соседних медных листах — Омирос, Платон, Диоген, Плутарх.

От Благовещенского — наискось через соборную площадь — белокаменный массив Успенского храма. Если входить в него через южные врата, на темных створах разглядим полуистершиеся надписи тусклого золота: Менандр, Анаксагор, Платон, Вергилий.

Врата Успенского собора — также XVI век. Многие из мудрецов в необычных головных уборах: у одного островерхая шляпа наподобие тех, в каких теперь изображают восточных магов или «звездочета и скопца» из пушкинской сказки; у других шляпа, напоминающая скоморошью, — с тремя развевающимися лоскутами, на которых болтаются бубенцы. А в руках опять свитки с надписями. Каждая фигура замерла в стремительном порыве. Все быстро идут, спешат высказать что-то, донести и сообщить свое слово.

В прошлом столетии проживал в Москве дотошный и вездесущий историк Иван Снегирев. Не было, кажется, в городе такого старого здания, которого бы не осмотрел, не ощупал острым глазом этот неутомимый исследователь. От него касательно нашей темы остались два верных свидетельства: языческие мудрецы были изображены в XVII веке на стенах церкви Флора р Лавра, что на Зацепе. И еще любопытная старинка, тоже из допетровских в'ремен, — соборная паперть Новоспасского монастыря, а на ней смотри — «на правой стороне: Орфей, Омир, Солон, Платон и Птоломей; а на левой: Аристотель, Анахарсис, Плутарх, Иродиан и Ермий». Храма Флора и Лавра ныне нет, а насчет Новоспасских антиков все достоверно. Фрагмент фрески с изображением Аристотеля с описанной Снегиревым паперти выставлен теперь для обозрения в Государственном Историческом музее. У знаменитого ученика Платона и наставника Александра Македонского окладистая седая борода.

Сейчас многое невосстановимо за давностью лет и обилием потерь. Большинство маршрутов, по которым языческие «гости» из двух главных храмов столицы разбрелись по семи холмам «Третьего Рима», видимо, навсегда стерлось. Но и сохранившегося достаточно, чтобы уяснить: перед нами не кратковременное увлечение нескольких живописцев, не поветрие художественной моды, а скорее традиция.

ИТАЛЬЯНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Среди старых настенных сюжетов Снегирев отметил и описал изображение еще одного эллина. Но о нем следует сказать особо. В Москву он попал иначе, чем его знаменитые единоплеменники, хотя тоже в XVI веке.

Он пришел сюда не как предание, не как загадочный образ иной цивилизации. Пришел живой к живым. И его многотрудная судьба многое нам прояснит во все еще неотчетливой истории сивилл и языческих мудрецов из московских соборов.

...Михаил Триволис видел своими глазами бурлящею Италию конца XVI века. То был не просто конец века — катастрофический финал всего западного средневековья. Италия подводила под средневековьем окончательную черту, а точнее — вычеркивала его напрочь из своей памяти.

То, что мы теперь кратко именуем Возрождением, перед юношей из греческого захолустья развернулось панорамой идеологического столкновения двух эпох. С обезлюдевших руин повергнутой мусульманами Византии стремительно перекочевывали в Италию бесценные книжные сокровища — списки платоновских диалогов, Гомеровы поэмы, пьесы афинских трагиков, трактаты по истории и геометрии, по военному искусству и коневодству. Пленительная античность была у всех на устах. У нее заново учились жить, мыслить, наслаждаться солнечным светом, любить женщин.

Университеты спешно обзаводились классическими библиотеками. Переводчикам с греческого и забытой итальянцами латыни выплачивали громадные гонорары. Учреждались академии по образцу Платоновой. В честь величайшего философа Афин были установлены даже особые празднества. Признаком хорошего тона стало называть рай Олимпом, ад — Эребом, монахинь — весталками, кардиналов — римскими сенаторами. В великосветских кругах не скрывали своих языческих симпатий и откровенно подшучивали над догматами официального вероисповедания, которые в силу своей элементарности .годны, пожалуй, лишь для старых женщин и неучей. Один из кардиналов, обращаясь в поэтических строках к юношам, рекомендовал им вместо весьма проблематичного общества небесных праведников вполне осязаемую компанию прелестных девиц. В живописи алтарей появились изображения, недвусмысленно напоминающие известных городских блудниц.

Италия явно устала поклоняться «прекрасному духу» и со вздохом облегчения преклонила колени перед прекрасным телом.

Михаил Триволис, юный гуманитарий, увлеченный всеобщим интересом к античной мудрости, ошарашенный пестротой нового быта, путешествует из города в город, из Падуи едет в Феррару, знаменитую своим университетом, оттуда попадает во Флоренцию.

Средневековье не сдавалось без борьбы. В одном из флорентийских храмов Триволис увидел однажды необыкновенного проповедника. Подобно ветхозаветному пророку, этот человек громовым голосом клеймил пороки сограждан, соблазненных языческой отравой. Его слушали со слезами раскаяния на глазах, невольно поддаваясь обаянию могучего темперамента. Проповедник посреди речи падал на колени, смежал в забытьи веки, по впалым щекам его струились слезы. Уйдя в себя, он шептал молитвы, но через минуту снова возвышался над толпой, и негодующий голос его рокотал под сводами.

3*

35