Вокруг света 1972-09, страница 10

К 50-ЛЕТИЮ СССР Латвийский селекционер, ученый с мировым именем Петерис Упитис запрограммировал около 1500 сортов плодовых деревьев, вырастил уникальныи абрикосовый сад и вырвался с ним на 900 километров к северу от «абрикосовой» границы.

НАДИР САФИЕВ, наш спец. корр.

Обыкновенный

человек

Петерис

Упитис ЖИВЕТ В ДОБЕЛЕ,

в семидесяти пяти километрах от Риги. Когда в присутствии кого-нибудь из рижан заходила о нем речь, следовали восклицания: «О!.. О!.. Как же, как же, это величайший оригинал!», «Вы, кажется, намерены проникнуть в его дом и сад? Это не так просто!» Естественно, что после таких реплик я решил, прежде чем ехать в Добеле, позвонить Упитису. Назвав себя в телефонную трубку, сказал, что собираюсь приехать, и на том конце провода мягкий и размеренный голос спокойно ответил:

— Нет, это невозможно... Сейчас весна, и у меня день идет за год... Я работаю в саду, с рабочими...

— Хорошо, я тоже возьму лопату.

Он словно не расслышал и невозмутимо продолжал:

— Оставьте свой адрес. Когда я смогу вас принять, напишу.

— Но я не каждый день бываю в Латвии.

— Ничем не могу помочь.

— Я бы мог приехать в субботу или воскресенье.

— В эти дни у меня научная работа.

— Хорошо, тогда я приеду в понедельник?!

— В понедельник начнется другая работа...

В это время в разговор вклинилась телефонистка, и я крикнул:

— Я приеду во вторник!

— Когда? — скорее удивился, чем переспросил, Упитис.

— Утром, — быстро сказал я и бросил трубку. Облегчение, которое пришло после этого разговора, было моментально рассеяно в Союзе писателей, где мне объяснили, что Упитис после звонка может принять меня, но у калитки спросит, что я хочу от него, и затем скажет «до свидания». И чтобы этого не случилось, посоветовали переговорить с поэтом Имантом Зиедонисом, который одну главу своей книги «Курземите» посвятил Упитису.

...Уже сейчас, когда наша встреча с Упитисом

состоялась и прошло немало времени, а я все еще нахожусь под впечатлением этого человека, — я с удовольствием перечитываю строки о нем и его доме, написанные Зиедонисом:

«В темноте кажется, что ящики разваливаются, семена как бы пробуждаются внезапно, все луковицы лопаются одновременно — и мы, наверное, не выйдем живыми и^ этого дома. Ростки разрывают бандероли с марками всего мира, а из чашечек лилий, как из труб огромных граммофонов, течет в комнату благоухание. Смешение запахов, и красок, и звуков, и очень хочется жить с такой же чертовской одержимостью, с какой живет этот старик и благодаря которой сады цветут, и люди замедляют шаг и удивляются: что же это за человек, создающий все это? И существует ли он вообще?..

Я проследил одну данную природой черту, которая доведена в этом человеке до гениальности, до такой самоотдачи, что многим это кажется ненормальным или курьезным. Как будто гениальность может и не быть чудной, как будто гениальность уже сама по себе не является отступлением от нормы. Я хочу сказать, что слишком мало мы помогаем тем людям, которые в силах создать нечто неповторимое, нечто такое, что могут создать только они. Нельзя приказать молнии: «Ты пока не сверкай! Накопятся еще две-три молнии, тогда и сверкайте все вместе». Талант — сила стихийная, и если он посылает свою молнию туда, где необходимы нам свет и дождь, то пусть он сверкнет, озарит, пусть полыхает, даже если он один-единственный. Наша обязанность помочь ему... И еще я думал о стиле человека, о том, как он приходит в мир, как он идет по нему и как из него уходит. Упитис как-то сказал: «У каждого облачка есть серебряный краешек». Имел ли он в виду мою, или свою, или вашу жизнь?..»

Но тогда я всего этого не знал, и поэт Зиедонис был для меня трамплином, с помощью которого я хотел долететь до «чудака» Упитиса. Однако Имаит Зиедонис сказал мне, что если я хочу действовать наверняка, то лучше всего связаться со старым другом Упитиса Раймондом Бочем, чтобы тот сам позвонил в Добеле.

...Три дня Боч не мог дозвониться Упитису — похоже, тот и ночь проводил в саду. В понедельник, в двенадцать ночи, Боч назначил мне встречу на углу улицы Алояс у троллейбусной остановки. Он сказал, что приготовил письмо для Упитиса. Мы не уточняли, кто в чем одет и как выглядит. За эти три дня, пока Боч дозванивался Упитису, а я осаждал телефон Боча, казалось, мы легко отыщем друг друга даже в толпе, во всяком случае, так казалось мне.

Опустевший троллейбус шуршит по блестящим от дождя улицам.

Раймонд Боч одиноко стоит на углу. Едва я подошел, он протянул мне руку:

— Пойдемте, я вас провожу, — сказал Боч, и мы направились по маршруту троллейбуса к центру.

Несмотря на моросящий дождь, Боч шел с непокрытой головой. Я все ждал, когда он передаст мне письмо для Упитиса, но Боч шагал молча и наконец спросил:

— Расскажите, как вы ему позвонили.

Я рассказал все, подробно и честно.

— Я бы не хотел, — заговорил Раймонд Боч, — чтобы Маэстро показался вам странным. Вы представьте, как ему трудно. Он работает в день по восемнадцать-двадцать часов, и у него на другое (он выделил это слово) не остается ни времени, ни сил. У Маэстро тридцать девять тысяч растений, только одних абрикосовых деревьев шестнадцать ты

8