Вокруг света 1973-07, страница 45

нет, — съязвил директор музея. — Как вы это объясните?

— Джо всегда был аккуратен, — невпопад пробормотал шофер.

В комнатах царил образцовый порядок. На письменном столе лежали недописанные листки, испещренные формулами. Казалось, хозяин только что встал из-за стола, чтобы немного размяться. Евгений Андрианович внимательно просмотрел листки. План очередного опыта... Схема авторегулирования третьего блока... Так. А это что? Тоненькая тетрадочка в розовой поливиниловой обложке, на которой большими буквами выведено: «Дневник». Евгений Андрианович сунул ее в карман.

— Между прочим, дверь была закрыта изнутри, — сказал шофер, — так что...

— Вы лучше полюбуйтёсь-ка вот на что, — ответил ему Антон Петрович, указав на окно. Окно было распахнуто настежь. — Мне этот молодой человек сразу показался подозрительным, — гнул свою линию директор музея. — Он так дотошно выспрашивал у меня все, потом интересовался, имеется ли у «Спартака» горючее.

— Но что за сумасбродная фантазия, — сказал шофер. — И зачем ему это понадобилось?

— Вот именно: зачем? — повторил Евгений Андрианович.

Зачем? Этот вопрос он задавал себе десятки раз. Из разговоров с сотрудниками института, из их рассказов перед ним постепенно вырисовывался привлекательный образ молодого ученого, влюбленного в свое дело, требовательного к себе и другим, искреннего и скромного. Правда, выяснилось, что в последние дни Стреттон казался чем-то сильно озабоченным. Он был хмур и часто невпопад отвечал на вопросы. Но это и не мудрено, ведь он возглавлял большой участок работы. А кроме того, этот облик никак не вязался с портретом бойкого и жизнерадостного экскурсанта, который нарисовал Антон Петрович.

Если бы хоть кто-нибудь из сотрудников видел Джорджа Стреттона в Эдинбурге или Клайде в день посещения музея! Но таких людей не нашлось. Итак, зачем же?.. Зачем? Председатель Совета снова — в который раз! — перелистал дневник инженера, перечитал отдельные записи.

«...Мозг обучается успешно. Вчера закончили последнюю главу дифференциальных уравнений.

Решает просто здорово! Со следующей недели думаю приступить к теории вероятностей».

«11 марта. Молодчина Виктор! Мне уже становится трудно с ним тягаться. Главное: он не только отвечает на вопросы, но и сам начинает задавать их. Приладил световые и акустические анализаторы. Эффект потрясающий. Совсем как ребенок. Почему то, почему это? Прямо «сто тысяч почему».

«15 апреля. Виктор начинает делать первые шаги. Не хочу ему давать слишком большой воли. На три месяца улетаю на Деймос».

Евгений Андрианович перевернул несколько страничек.

«...Виктор увлекается микрофильмами. Он способен ночи напролет смотреть фильмы-отчеты о космических экспедициях. Я говорю: ночи напролет. Ведь Виктору незнакомы усталость и прочие человеческие слабости. Странная вещь (продумать и обсудить с профессором Светловым): ведь Виктор обладает совершенной памятью. Он безукоризненно запоминает все, что когда-либо видел или читал. Для чего же он снова просматривает отдельные микрофильмы? Неужели потому, что это его, говоря человеческим языком, как-то «волнует»? Не здесь ли начало эмоций?»

В дверь постучали, и в комнату вбежала запыхавшаяся лаборантка.

— Товарищ председатель координационного Совета, — сказала она, — инженер Стреттон нашелся.

— Где же он? — вскочил Евгений Андрианович.

— Увезли на медпункт. Он без сознания.

Плотный человек в белом халате медленно снял маску.

— Жизни ничего не угрожает, — ответил он на вопрос Евгения Андриановича. — Это обычный хлороформ, правда, в чуть увеличенной дозе.

Евгений Андрианович несколько мгновений вглядывался в бледное лицо и плотно сжатые губы Стреттона.

— Где нашли? — спросил он.

— В том же здании, где мы были, в цокольной лаборатории, — ответил осунувшийся шофер. — И при нем вот... — Он протянул Евгению Андриановичу записку. Тот развернул ее.

«Уважаемый Джордж Стреттон, — стояло в записке. — Вероятно, очнувшись от наркоза и прочтя записку, вы поймете и простите меня. После всех книг

и фильмов, после всего, что я увидел и узнал, получив возможность перемещаться в пространстве, видеть и осяза!ь предметы, я почувствовал, что должен проверить себя. Это то, что на вашем языке зовется испытанием. Мне захотелось узнать, насколько быстро и правильно я смогу принимать решения в незнакомых и опасных условиях, угрожающих самому существованию. И я решил повторить подвиг капитана Денисова, который до сих пор остался непревзойденным. За время вашего пребывания на Деймосе мне удалось добиться полной имитации вашей внёшности. Это было не так трудно. Особенно мне пригодились органические полимеры из лаборатории синтеза. Я верю, что мне удастся с выключенными дюзами обогнуть Юпитер, пройдя близ Марцеллы, и тогда я вернусь в Клайд...»

— Он может протаранить Мар-целлу или врезаться в Юпитер!— воскликнул Евгений Андрианович. — Ведь система управления корабля не отлажена! Немедленно радируйте Виктору. Попробуем ему разъяснить...

— Это ничего не даст, — выступил вперед Антон Петрович. — Система радиоприема испорчена.

— Что ж. В таком случае один выход. Надо послать ракету-перехватчик.

— Евгений Андрианович, разрешите мне, — сказал директор музея. — Я догоню его и верну обратно. А кроме того, — улыбнулся он, — мы ведь немного знакомы... с инженером Стрет-тоном!

— Летите, — сказал председатель. — Дорога каждая минута. Если Виктор не подчинится, ракету придется взорвать. Но надеюсь, что до этого дело не дойдет.

— Нет, конечно. Я достаточно знаю Стреттона.

«В самом деле, — невольно подумал Евгений Андрианович,— этот дерзкий робот — разве не вложил в него Джордж Стреттон свои лучшие черты: бесстрашие и любознательность, настойчивость и пытливость... И вот результат».

— Как чудесно, что творение рук человеческих достигло такой высокой степени совершенства, — будто отвечая мыслям Евгения Андриановича, сказал директор музея. В минуты сильного волнения Антон Петрович иногда выражался высокопарно.

— Он словно юноша, который мечтает о подвиге, — тихо сказала лаборантка.

43