Вокруг света 1974-04, страница 40

возвратным путем до Высшей Истины...

Каленгутский пляж забыт вниманием сервиса.. Здесь нет ни отеля, ни ресторана. Власти штата, осуществляя программу социального развития, построили столовую для неимущих. Это, пожалуй, главное спасение для хиппи.

С помощью смышленого малыша, знающего несколько английских слов, я добираюсь наконец до хижин, давших кров «семьям» хиппи, покинувших шумные города ради целительного покоя. «Семьи» сплошь и рядом — понятие чисто условное. Под пальмовыми крышами зачастую живут четверо-пятеро человек. Так дешевле. Хижины они снимают у прибрежных рыбаков за 4 доллара в месяц — получается по доллару с головы.

Внутри темно. Два топчана, сколоченных из досок. Ни стола, ни стула, ни привычных для хиппи афиш, не слышно и музыки. Транзисторы и проигрыватели проданы по дороге, да и редко кто из хиппи способен сейчас выносить пронзительные аккорды, без которых они не мыслили себе жизнь в Сан-Франциско, Париже, Амстердаме.

Они даже не дают себе труд выказать случайной посетительнице «ленивую симпатию курильщиков гашиша», о которой писал Бодлер. Здесь они совсем не так общительны, как в Сам-Франци-ско, не стараются эпатировать или вовлечь в свой круг единомышленников. Здесь они погружены только в себя, стали нелюдимыми и серьезными, до жути серьезными...

Дорогой они продали часы — к чему время человеку, проводящему большую часть времени в дурмане? И куда торопиться, если его никто нигде не ждет? В Бомбее на базаре они продали кольца и побрякушки, купленные в Стамбуле, когда еще оставалось немного монет, продали куртку из овечьей шерсти, приобретенную в Кабуле, продали пластинки, гитары и туфли.

До Гоа они добираются с единственными сокровищами: трубкой и длинными волосами.

...Я вхожу в давно не метенную хижину. У стены, держа на коленях кошку, сидит существо среднего пола в японском кимоно. Четыре испуганных глаза Смотрят на меня. Человек говорит столь тихо и невнятно, что приходится то и дело просить его повторить. А говорит он, жеманничая и краснея, следующее: его котик... при

вык к дыму гашиша... Не найдется ли у меня денег для кота... и для него... Покорно выслушав отказ, он продолжает. Верю ли я в переселение душ? А он верит и желал бы в будущем перевоплотиться в сиамского кота... Где его соседи? Они ежеутренне отправляются промышлять еду, а он остается охранять дом...

Вскоре появились остальные обитатели хижины: датчанин в шафрановой тоге, голландец в длинной рубахе, рыжеволосый и рыжебородый американец, голый по пояс, с телом, густо покрытым порнотатуировкой. Они здесь недавно и еще не успели потерять живости. Их еще интересует еда, а не только гашиш. Американец бодро заговорил о преимуществах философии хиппи: антиматериализм, антиконформизм, естественное развитие личности. «Если мир против нас, то и мы против мира...»

Иду к другой хижине. Ее занимает пара французов, парень и девушка. Что их привело сюда? Тоска по натуральной жизни, вдали от мясорубки индустриального мира с его тщеславной суетой, освобождение от груза принудительного труда. Только так человеку открывается Истина. Мы, рабы обыденности, обречены слепо тянуть свою лямку, подобно запряженным в соху быкам, не ведая зачем, не смея помыслить о бунте. Мы — марионетки фарса, носящего громкое имя «индустриального общества». Какой контраст между жизнью парижанина, томящегося по три часа утром и вечером в давке метро, и этим райским уголком, где нога утопает в ласковом песке...

Я слушала его и смотрела на неподвижное лицо подруги, отмеченное печатью недавней красоты. В течение всего разговора она смотрела на нас остановившимся взором.

— Недавно из больницы, провела там четыре месяца, — сказал ее спутник, — дизентерия...

Насколько тяжкой должна была быть болезнь, если девушку оставили на такой срок в больнице, где не хватает мест умирающим... В утешение я говорю:

— Ну здесь солнце, пляж, живительный океанский воздух...

— Пляж! — прерывает парень. — До него целый час ходьбы!

— Но можно ведь не каждый день...

— Я не могу ходить, — тихо говорит девушка. — Ноги не держат.

Такова судьба этой симпатичной пары, отправившейся за три

девять земель в поисках живительного нектара свободы от общества и прозябающей сейчас в темной хижине, откуда они выходят только в больницу...

* На следующее утро я принесла им таблетки и коровку витаминов. Принимая подарки, девушка признательно улыбнулась мне. Она хотела жить. Ей и ее спутнику по двадцать три года.

...В следующей хижине, где накопившиеся за год отбросы оставили не так уж много места для житья, обитал американец с женой-француженкой, их дочь девяти лет и шведка эксцентричной (даже для хиппи) наружности. Сейчас она отсутствовала.

— Вы принимаете наркотики?

— Конечно. А почему нет?

— И дочка гоже?

Вопрос повисает без ответа.

— В какую школу ходит ваша девочка?

Мать с упреком поворачивается к супругу:

— Вот видишь...

— Зачем ей школа? — возмущается глава семьи. — Чтобы вынести оттуда искаженное представление о жизни! Я не желаю, чтобы общество забивало мозги моего ребенка своими бреднями1

— Но ведь она должна, по крайней мере, уметь читать и писать.,.

Мать повторяет жалобным тоном:

— Вот видишь, я тебе говорила...

Но он опять взрывается:

— Что, она станет счастливой оттого, что выучит азбуку и таблицу умножения? Здесь она развиваемся естественным путем, слушая голоса природы, считая деревья, цветы, бабочек, ракушки. Она это делает по-своему и только так сможет развить личность. Она свободна как птичка.

Он резко поворачивается к дочери, которая засунула тем временем в рот курительную трубку:

— Положи на, место! Сколько раз тебе можно (повторять! Иди поиграй! Только не смей ходить одна на пляж! Это далеко, и ты заблудишься.

Целая лавина запретов. И это для ребенка, живущего «свободно как птичка»...

— Чем занят ваш день? — спрашиваю я главу семьи.

— Мой день? Ничем.

— Но так не бывает. Вы ведь что-то делаете...

— Ну да, я ем, пью, сплю, курю гашиш...

— А чем занят ваш ум? Вы читаете?

— Ни в коем случае!

Ответ не удивил меня. Я знаю,

38