Вокруг света 1974-07, страница 12

леплены барочные купола — чистая колокольня. Видно обязательное желание жить по-своему, с прихотью.

На железной дороге это сразу дает себя знать. В иных вагонах стеклянные двери отделяют купе от коридора. В таких купе всегда светло и ощущение многолюдности, как на улице. На стенах немного старомодные фотографии различных городов и местечек. Тут пассажиров четверо. Но есть вагоны, в которые билеты продаются вне зависимости от количества мест, и в них вы можете чуть ли не через всю страну ехать как в трамвае.

Во всех польских вокзалах есть что-то тревожное, грустное и в то же время приподнятое. Тут всякому видно, как живет вся страна, торопливо, неудержимо, как она полна сил и надежд. И как живо в памяти людей, даже самых юных, все, чем обрушилась на страну последняя война. Словно еще не затихли прощальные солдатские марши с мягкими мелодиями славянских напевов, еще доносятся беспощадные и оглушительные ритмы нацистских гимнов, злые выкрики военных команд, лай овчарок, бушующий огонь Варшавы и «Танго смерти» Треблинки.

Вообще на всех дорогах Польши осел и слышится горьковатый дымок прошлых бед и превратностей. И в самом деле, за последние полторы тысячи лет чему только не была свидетелем эта равнина. И бронзовая поступь последних римских легионов, и вой несметных гуннских стрел с костяными наконечниками, и гул татарской конницы, и ледяной звон тевтонских доспехов, и тупая мерность царских полков, и мальчишеская храбрость кавалерийских атак на танковые клинья, эшелоны Освенцима, безумие Варшавского восстания... Когда я видел на вечерних, на ночных вокзалах Кракова, Гданьска, Варшавы польских женщин, молодых и старых, я не мог уйти от ощущения, будто они кого-то тревожно провожают или встречают, в нетерпении ждут или смотрят вслед. Их лица в этот момент необыкновенно красивы и печальны. Кто-то дарит кому-то цветы, кто-то танцует в стороне на площади вальс, где-то слышатся марш, полонез... И одинокая женщина почему-то уходит с перрона, и долго слышны ша

ги ее высоких каблуков в старых каменных переулках.

Там за Познанью, среди равнины, лежит небольшой городок Шамотулы, до которого ехать пригородным поездом с вагонами времен первой мировой войны. В этом городе со старинной усадьбой и дворцом устроилось правление комбината, объединившего десять государственных хозяйств. Здесь производят мясо, молоко и яровую пшеницу. Пшеницу сеют семенами разных стран, и на польской земле соседствуют сорта советские и сорта из ГДР. Здесь работают машины, собранные в цехах ГДР, Болгарии, Венгрии и Советского Союза. Во дворце со старинной лепкой, с богатым паркетом поселились дирекция комбината, клуб, библиотека, кафе, бар. И вы можете вечером поболтать с рабочими, сидя за свежими газетами, которые продаются тут же, если приедете сюда из Познани в забавном пригородном поезде с необычной, во всю длину вагона, подножкой, в каждое купе которого ведет отдельная дверь.

Я видел, как горит над Новой Гутой молодое солнце новой Польши. Отсюда, с могиль-ских полей, 19 января 1944 года наступали на Краков советские войска. Здесь гремело тогда поле сражения на старых кладбищах. Теперь Новая Гута на многие километры вытянула бесконечные корпуса цехов и колоннады труб. Кажется, невиданный корабль идет в далекое плаванье, клокоча неистовым нутром своим, нутром безостановочных машин. Гута похожа на дредноут, который уходит из-под низкой дымовой завесы. Оттуда пахнет окалиной, переваренным в чудовищных желудках антрацитом и всем, что сопутствует рождению металла.

А Вавель! Вавель тоже вздымается перед Гутой и тоже силится казаться кораблем. Над ним как будто бы сверкают паруса и горят вымпелы. И колокольный звон стелется над Вавелем. И в парусах звенят песни. А на носу этого замечательного судна, подобно ростре, поднимается конная статуя Тадеуша Костюшко. Костюшко, не упираясь в стремена, крепко сидя в седле, широким жестом сообщает городу величественную весть о том, что солнце не погасло, а светит.

В центре Варшавы есть перекресток улиц Новый Свят и

Свентокшыска. Я видел здесь девушку. Стройная, длинноногая, на самом перекрестке она танцевала. Мы с переводчиком Эдмундом ехали в легковой машине, и шофер затормозил. Надо заметить, что затормозил не только наш таксист, замерли даже пешеходы на тротуарах. Они восторженно смотрели на девушку. А та уверенно и лихо танцевала. Девушка была в милицейской форме. В белом кителе, в белой фуражке, в белых перчатках и сама блондинка. Она поворачивалась на месте и отщелкивала каблуками, ни на кого не глядя. Это была артистка! Не знаю, какому замечательному фантазеру пришло в голову время от времени на улицах устраивать такое великолепное представление. Все замерли, и никому не хотелось уходить. А Эдмунд смотрел совершенно зачарованными глазами, хотя и без удивления. Потом он шепнул мне с некоторой гордостью:

— Не очень давно, я уж не помню когда, в Токио проводился международный конкурс регулировщиков. И что бы вы думали, в этом конкурсе участвовала одна полька. Всего одна женщина на весь конкурс. И она заняла второе место.

— Я думаю, проходи этот конкурс в Польше, ей дали бы первое место, — сказал я.

— Безусловно, — согласился Эдмунд, — у нас женщине обязательно бы отдали предпочтение.

И Эдмунд совершенно прав. Я сам видел, как на широкой Маршалковской улице ранним утром, когда еще пешеходов мало, не очень молодая женщина спешила через мостовую. На полной скорости летит низкая палевая машина. Женщина остановилась. По-утреннему веселый паренек за рулем лихо затормозил. Он улыбнулся женщине, кивнул ей и элегантным жестом руки пригласил продолжать переход. Женщина поклонилась и пошла.

Но сейчас на перекрестке Нового Свята и Свентокшыской нашей машине тоже дали дорогу. Шофер щелкнул языком, и мы двинулись дальше. До сих пор я помню эту сцену. Стоит на солнечном перекрестке девушка в коротком, кажется мне, сверкающем платье. Белые волосы развеваются, она громко поет и смеется во время пения, и танцует, и весело размахивает в воздухе сверкающим на солнце смычком.

10