Вокруг света 1975-06, страница 19

как смелый шаг. Правда, алжирцы не требовали прибавки, а хотели только, чтобы убрали издевавшегося над ними капрала. На митинге с короткими речами выступили несколько пожилых рабочих. Те, кто помоложе, молчали, но на всех лицах было написано такое напряжение и страх, какие просто были бы немыслимы, происходи это в Алжире. Кстати, в Ла-Сьота они никогда не ходят по улицам в одиночку.

Бидонвиль, где живут иммигранты, выглядит далеко не красочно, если не сказать большего. Хижины стоят в самой середине городской свалки. Большинство сколочено из кусков фанеры и жести. Часть — старые разбитые фургоны, подлатанные кусками пластика, чтобы не проникал дождь и ветер. С нашим алжирским другом мы осмотрели этот захламленный пустырь, покрытый чахлой растительностью, по которому среди бела дня шмыгали крысы, а едкий дым от горящего мусора ел глаза. «Не правда ли, французский пейзаж очень красив, — едко бросил он и добавил: — Если, конечно, не присматриваться слишком пристально». В Ла-Сьота иммигрантам больше некуда деться. Здесь, по крайней мере, они чувствуют себя безопаснее, чем в городе, хотя в сентябре двое французских парней подъехали к бидонвилю и прошили автоматной очередью несколько хижин.

Вокруг нас молча столпились мужчины. Кое-кто пытался изобразить на лицах оживление, но это им плохо удалось. Наш гид указал на лачугу, покосившуюся больше других: «Это бар «Шанхай». Значит, люди еще не совсем потеряли надежду и не утратили чувство юмора, если могут называть такую развалюху баром.

Лагерь Кольгат тоже не лучше. Раньше это был лагерь для военнопленных, а теперь самый большой бидонвиль Марселя. Городские власти намерены снести его, а обитателям обещают приличные жилища. Но когда это будет? Да и как решить проблему переселения иммигрантов, если средняя семья состоит из 7—9 человек? Неудивительно, что в тот день нас везде встречали усталые, враждебные взгляды. Дети играли на кучах битого стекла, а между хижинами бродила группа французских фотографов с таким видом, словно они осматривали зоопарк. Для алжирцев же их черные телеобъективы наверняка казались дулами винтовок.

В другой раз мы посетили общежитие иммигрантов близ Порт-д'Экс. В трех крохотных грязных комнатенках в подвале без окон ютилось шестнадцать человек. Но даже такое жилье стоит недешево. В этом подвале нам рассказали историю о том, как поблизости на улице нашли труп иммигранта и как полиция заявила, что он выпал из окна общежития! Рассказ прервало появление хозяина, который стал вопить, что это общежитие только для приезжих рабочих, только для них, и посторонним лучше побыстрее убраться отсюда. Мы не были рабочими, и, следовательно, нам здесь было не место. Так закончилась наша единственная встреча со знаменитыми содержателями ночлежек.

Грязь и нищета Порт-д'Экс особенно оскорбительны для .еловеческого достоинства по сравнению с богатыми кварталами, которые его окружают. Для марсельцев он — рассадник холеры и,- что еще хуже, потенциальных бунтарей. Хотя алжирцы и являются неизбежным злом, говорят они, зачем разрешать им поганить город? А один депутат-француз заявил, что алжирские кварталы — это гангрена, и единственный способ покончить с ней — отсечь пораженное место. Отсечение гангрены, конечно, придется по душе группе господ из «Комитета защиты Марселя», который возник сразу же после смерти Жерлаша. Комитет занимает небольшую комнату на Рю-Канебьер. Стены — голые, лишь на одной красуется плакат: «Остановите иммиграцию дикарей!» У всех членов комитета мясистые носы и злобно поджатые губы. Они выглядят внушительно, пока сидят, но когда встают, то оказываются все, как на подбор, маленького роста. Посетив комитет, я вспомнил светлые новые учреждения в Алжире и аккуратных сотрудников, обсуждающих животрепещущую проблему: как повысить благосостояние своей страны. Но их глаза загораются гневом, когда они видят, что в Европе расисты продолжают гнуть свое.

— Не пора ли заключить мир? — спросил я.

— Вы что же, хотите, чтобы мы разрешили унижать себя? — услышал я в ответ.

Мне нечего было возразить.

Сокращенный перевод с английского И. СТЕПАНОВОЙ

С ПОПРАВКОЙ НА ИНФЛЯЦИЮ

До недавнего времени калифорнийские детективы не слиш-ком-то задумывались над такими философскими категориями, как причина и следствие, мнимое и действительное. Как, впрочем, и над вопросом: что выгоднее грабить — банки или пасеки? С точки зрения нормального полицейского, на сей счет просто не могло быть двух мнений. Конечно же, любой преступник, будь он самым закоренелым сладкоежкой, предпочтет звонкую наличность ароматнейшему из медов. Однако калифорнийские уголовники постарались восполнить пробел в философском образовании местных детективов, наглядно продемонстрировав, что

очевидное еще не всегда является истинным.

Когда весной этого года в полицию посыпались жалобы на ограбление пасек, там не придали этому значения, хотя могли усмотреть корреляцию между волной столь необычных преступлений и падением числа налетов на банки. «Простое хулиганство», — упорно твердили детективы даже тогда, когда в одном только районе Сакраменто число разоренных пасек подошло к девяти сотням. Так продолжалось до тех пор, пока дорожная полиция случайно — за мелкое нарушение правил движения — не задержала известного «медвежатника» Чарли Кэша. Припер

тый к стенке неопровержимыми уликами — распухшим от пчелиных укусов лицом и целым фургоном с канистрами меда, тот признался, что сменил профессию: из «медвежатников» перекинулся в «пасечники». Объясняя причины переквалификации, Кэш заявил: «Во-первых, на пасеке не рискуешь получить пулю в лоб. Во-вторых, на них нет скрытых кинокамер, которые увековечивают тебя за работой. А в-третьих, при нынешней инфляции кому нужна бумажная макулатура, хранящаяся в банковских сейфах? А на меде можно заработать не хуже. Особенно если учесть, как быстро дорожает сахар».

2 «Вокруг света» № 6

17