Вокруг света 1976-08, страница 65

А вы своей охотой да рыбачеством, поди, целую роту кормите.

Выпили. Дядя Иван до дна, а мы пригубили. Он глянул на нас, занюхивая хлебом:

— Роту не роту, а взвод, надо думать, обеспечиваем питанием круглый год. И одежкой тоже. Третий год как война. Деньги, которые причитаются нам, кроме как на провизию, керосин там, сдаем. Тысяч двести...

Дядя Иван взял крышку от фляжки, пригляделся.

— Позаимствовали... — опережая вопрос, сказал я.

— У хорошего человека позаимствовали, невоенные люди...

— Что ж вы в гости к хорошему человеку не наведаетесь?

— Туда да обратно — двое суток пройдет...

— У вас псарня целая — защитят семью от волков, — напомнил я дяде Ивану его похвальбу.

— Да не от двуногих... — задумчиво протянул старик.

— Давно они были?

Дядя Иван покосился в сторону кухни, откуда слышался звонкий голос Нины.

— Сказала, значит... О нас обо всех не подумала. Стало быть, так... Первый раз приволоклись на пятнадцатое в ночь. Как раз за-ут.ро должен я был в Гуляевку податься с рыбой мороженой да копченой, дичью, солонины две бочки десятиведерные приготовил, сала там... Все, что за месяц напромышляли... Семеро у окон топталось. Грохочут: «Открывай!» Думал я в них пальнуть... Так ведь подожгут и по одному перестреляют на выходе. Что им дети? Али девки? Женщины... Открыл. Грязные, мокрые по пояс. Я им на дверь спальни показываю: «Женщины там. Войдете — убьют». А за перегородкой малолетки в рев — чужаки, боятся. «Э-э, — говорят, — свои есть, что нам русские свиноедки! Ружья давай! Еду давай!» — «Вот ружья», — говорю. На стене три висело. Две двустволки так себе, а третье, любимое, бельгийское, два ружейных, а под ними винтовочный ствол нарезной. Под наш патрон, под русский. Верно, по особому заказу делали. Именное, да не по нашему выгравировано. Десять тысяч за него перед самой войной дал. Эх...

— Вы ешьте, дядя Иван. Закусить забыли...

— Да мне сейчас и фазанья грудка костью поперек глотки становится... Забрали ружья, дичь, рыбу, сколько могли унести. А в солонину нагадили, сволочи. Я им: «Хоть вы и не нашего бога люди, да зачем еду портить?» —

«Что наше дерьмо, что сало — все одно. Сожрут ваши кызыласке-ры» — и ржут. Как сказали они «кызыласкеры», подумал я, что не только не нашего бога люди, а просто басмачи. Только старых меж ними не было. Командовал так совсем молодой — рука на перевязи. Другой хромает, но без костылей, на клюку опирался вроде вас.

Я подумал: «Это и есть Исма-гул и Кадыркул. Досталось им в схватке с Макэ Оморовым, вечная ему память».

— А второй раз когда явились? — спросил я дядю Ивана, угрюмо уставившегося в столешницу.

— Двадцать первого... Похоже, всей бандой — семнадцать пришло. Под утро... Ору^^; грохочут. Маленькие опять в рев, сердце надрывают. Мы после первого налета, не будь дураки, ружья, вещи, ценное все в камыши снесли. Только вот про чемодан с деньгами в чулане забыли. Чего они нам? Так, на случай держали. Без них тоже нельзя... Все из съестного утащили, в куржуны, сумы переметные, попихали. Мешок муки, что в расходе был, тоже уперли. И снова, как в первый раз, пригрозили: «Никто, кроме тебя, не знает, что мы тут. Придут войска нас ловить — ты выдал».

Дядя Иван замолчал. Лицо побагровело.

«Ишь какие самонадеянные — «войска придут», — я усмехнулся в душе. — Войска... Многого хотите. Или Абджалбек внушил вам, что на двадцать бандитов целую дивизию пошлют? Не пошлют. И нас двоих хватит».

— Тот, что помельче да по-юрче, всю картину расписал... — продолжил дядя Иван. — Пули, мол, на тебя пожалеем. Удавку на шею наденем, а сами твоих девок портить станем — от малой до старшей и убивать. Как тебе надоест смотреть, сам и удавишься. Еще запомни — нас поймают, сумеем другим наказать, чтобы расправились с тобой, с собакой.

Сжал дядя Иван вилку в руке, словно нож для удара. Голос его охрип от ярости. Старик помолчал, прокашлялся:

— Пока они шастали из дома в сарай да обратно, я за ними. Приметил — стоит один у угла псарни. Близко не подходит, издали с ними разговаривает. Ругается, мол, у него, у меня то бишь, все ружья не забирайте. Иначе он завтра в Гуляевку побежит, нечем ему охотиться станет, нечем семью кормить. И жена, что из

дома вышла, слышала этот разговор. А когда они ушли, мы с Надей, не сговариваясь, решили — тот, который у угла псарни стоял, — Ахмет-ходжа. Чабан. Он из Гуляевки, пасет две отары на северной стороне болота.

— А вы, дядя Иван, не ошиблись?

— На слух, по стуку крыльев, я одногодовалого фазана от двухлетки отличу. И пришли они по тропе с северной стороны болота. Я проследил, куда ушли, — туда же, на север. А там никого, кроме Ахмет-ходжи, нет. Еще старик, старый-престарый, глухой.

— А нас вы туда провести можете, дядя Иван?

— Что вам там делать, невоенные люди? — глядя мне в глаза, спросил охотник.

— Пастбища искать, — ответил я без улыбки.

— Нина вас проводит...

— Она ночью не ходила, — сказал я.

— И это узнал... — крякнул старик. — Проведет. Коли надо...

«Если уж старик решился послать с нами свою любимицу, — подумал я, — то здесь, в случае чего, он без боя не сдастся... И надеется, что ее-то мы в обиду не дадим. А она доложит ему, чем окончилась наша встреча с бандой».

Окончание следует

63