Вокруг света 1976-09, страница 59

За полночь поредела россыпь желтых огоньков в стороне Гу-ляевки. Осталось лишь несколько, что светились попарно, будто глаза зверья.

Я очень продрог, и, сколько ни прыгал, колотя валенками один о другой, мороз ледяными иглами пронзил ноги в мокрых портянках. И эти тонкие иглы были так пронзительны, что доставали. до сердца — я чувствовал, как оно ежилось.

Да костра-то нельзя разжечь!

Наконец прибыли Кабаргин и старший лейтенант на верблюдах.

Поели горячего мяса, попили горячей шурпы — бульону. Кабаргин в кастрюльке, завернутой в кошму, привез. Как-то пободрей, повеселей стало, когда мы поели и пополнили запасы продуктов. Я сел на лошадь, а Кабаргин и Ахмет-ходжа — на верблюдов и, простившись со старшим лейтенантом, двинулись в пески Саксаул-дала, точно держа курс на будущую зарю.

Так ехали день и второй, еще и еще.

Посыпался густой крупный снег, и сразу потеплело, стих пронзительный ветер. Все скрылось, и в глухой тиши казалось, будто слышится мягкий шорох вяло опускавшихся хлопьев.

Так было всю следующую ночь; мы словно не двинулись с места, потому что движение меж летящего снега не ощущалось. Когда рассвело, снегопад прекратился, тучи исчезли, точно просыпались на землю без остатка. А они на самом деле зависли над горизонтом, словно горы, затягивая восход солнца. Над нашими головами простиралось в самой выси непомерно огромное облако, похожее на белую шкурку каракуля, тугой виток к тугому витку. Его солнце подсвечивало внизу. Наблюдать такое было странно и очень приятно.

Меж холмами стояли саксауловые рощи, серые, без тени на снегу, лохматые, корявые и сквозные. Мы видели, как поднимаются из сугроба и ближнее и самое далекое деревья, каждое в отдельности, само по себе. В тот бессолнечный и слепящий день нервные, измученные деревья выглядели красивыми, замершими в своем безмолвном страдании.

На опушках попадались песчаные акации. Они изящно, совсем как березы, опускали долу прозрачные нежно-фиолетовые пряди ветвей, концы которых утопали в сугробах. Ветвистые кусты тамариска принакрылись снежными папахами. Мелкие шары колючек щеголяли в белых тюбетейках.

Верблюды, очевидно, чувствовали себя нашими хозяевами в прекрасном замершем мире. Они гордо несли свои головы, украшенные рыжими чубами. Толстогубые морды их выражали спокойствие и удовлетворение. Они знали все и ступали, не глядя под ноги, с торжественной церемонностью владык.

А потом рощи остались позади. Мы поднялись то ли на плато, то ли на горы, разделяющие бассейны рек Чу и Или. Свистящий ветер с далекого Балхаша, скрытого за снежными увалами, начал сечь лицо. Наш путь запетлял меж буграми — и верблюды старались укрыться от пронизывающих порывов. На зубах заскрипела песчаная пыль, и сохла глотка. Слепящее солнце било сбоку, выжимая слезы. Яркое солнце и желтый песок четко обозначили линию горизонта.

На этой черте увидели идущих чередой пятерых верблюдов. Мы поторопили своих и скоро догнали караван, груженный войлоками и деревянным остовом юрты.

Лучше бы не догоняли этот караван.

Неделю назад банда Богомбаева напала на табун племенных лошадей Бурылбайтальского рабочего отряда. Табунщики отчаянно сопротивлялись, но тщетно. Бандиты наскочили ночью, обезоружили, убили четырех коммунистов и двух комсомольцев, надругались над трупами. Двадцать девять английских жеребцов увели.

Со времен басмачества не видел я таких диких изуверств над людьми.

На руках одного из сопровождавших караван сидел десятилетний ослепленный мальчик-подпасок. Он сказал, что ему выкололи кинжалом глаза уже после того, как изуродовали старших.

Только поздним вечером добрались мы до Бурылбайтала, будто приплюснутого ветрами и сугробами поселка на берегу Балхаша.

В первом же бараке мы спросили, где расположен штаб, и отправились туда. Часовой вышел из будки и остановил нас у шлагбаума. Я предъявил удостоверение НКВД.

Солдат посветил фонариком на фотографию в документе, на мое обросшее лицо с красными, воспаленными, иссеченными песком глазами. Право, я хорошо представлял себе, как выгляжу.

— Товарищ подполковник, я должен вызвать начальника караула, — и взялся за телефон. Свет непогашенного фонарика упал на мои ноги — валенки разбились, из дыры в носке торчала

портянка. Попробовал одернуть заскорузлое от грязи, заледенелое пальто, понял — бессмысленно. Кабаргин выглядел не лучше. Рядом с Ахмет-ходжой, в тулупе и ичигах, мы походили на бродяг-оборванцев.

Взвизгнула промерзшая дверь дежурки, к посту шел караульный начальник: одна нога в валенке, другая в ботинке на протезе. Подошедший капитан, бледный такой казах, посмотрел документы, оглядел нас с головы до ног:

— Слушаю вас, товарищ подполковник.

— Мне нужен командир отряда, товарищ капитан.

— Пройдемте в караульное помещение. Врекя позднее, постараюсь поскорее вызвать его из дома. А этот гражданин с вами?— Капитан кивнул на Ахмет-ходжу.

— Этот гражданин с нами, — сказал я.

Приятно говорить со строевым офицером: он срезу понял ситуацию, то, что Ахмет-ходжа — задержанный, и не задал ни единого лишнего вопроса.

Войдя в жарко натопленную караулку с мороза, мы долго кашляли, до слез, до дурноты. Помороженные лица раскраснелись, глаза слипались и болели; нас разморило. Капитан, разговаривая по телефону, тоже кашлял, да по-иному: верно, у него не только была ампутирована нога, но и пробито легкое.

— Командир сейчас будет, товарищ подполковник.

— Спасибо, капитан. Где воевали?

— Вы про это? — Он шевельнул ногой в легком ботинке. — На Курской дуге. Я в артиллерии служил. Командовал батареей. Два дня все хорошо шло. А вот на третий, при отражении атаки танков, меня и починили...

— И легкое пробито?

— То ерунда... — отмахнулся капитан. — Вот нога...

Вошел командир отряда, кряжистый такой казах, лет за пятьдесят, представился:

— Орозов. — Документы посмотрел, к себе пригласил. — Слушаю вас.

В кабинете три стула, телефон и печка железная, холод — что на улице.

— Мы ищем банду Богомбаева.

— Я сам ее ищу! — вспыхнул Орозов. — Они у меня шестерых убили, четырех коммунистов, двух комсомольцев! Они двадцать девять племенных английских жеребцов угнали. Сожрали, скоты!

— Поспокойнее, товарищ Орозов...

— Слушаю, — сцепив пальцы

57