Вокруг света 1978-09, страница 22

человек, как потом выяснилось, учитель из Букиттинги по имени Расидин, который стал моим добровольным гидом в путешествии по земле минангкабау.

Молодежь засмеялась. Оказалось, что всего-навсего лопнула камера. К сожалению, впоследствии плановые и внеплановые остановки происходили столь часто, что, хотя по расписанию мы уже давно должны были прибыть в Паданг, на вторые сутки в два часа ночи добрались лишь до Букиттинги, в ста километрах от цели. И тут Расидин сделал неожиданное предложение:

— Знаешь, судара¹, почему бы тебе не съездить в деревню, хотя бы в мою родную? Это недалеко. Из автобуса что увидишь? А так отдохнешь от этого чудовища на колесах, посмотришь, как живут минангкабау, потом поездом в Паданг, всего сто километров. Ну как?

Я без долгих размышлений соглашаюсь сделать перерыв в мучительном путешествии. На этот раз поездка обошлась без всяких приключений. Двадцать с лишним километров старенький «форд» довоенного выпуска благополучно проделал за три с лишним часа. После Сунгейпуарди, когда мы пересели в двухколесную тележку, запряженную низкорослой лошаденкой вороной масти, украшенной лентами и косичками, я наконец почувствовал себя путешественником. Наш возница по имени Марантанг, пожилой человек с глубоко посаженными глазами, был словоохотлив, а потому очень полезен. Он рассказывал и о деревеньках у дороги, и о тех, что стояли в глубине леса. Меня удивило, откуда он все знает.

— Скоро старый стану, — добродушно пояснил Марантанг, — давно на -свете живу. Может, уже сорок лет, а может, и больше.

— У тебя есть свой дом, Марантанг? — спросил его Расидин.

— Нет. Не получилось. Как-то не приглянулся ни одной женщине так, чтобы она взяла меня в мужья. Но я не горюю. Видел всяких людей, а счастливых мало. Не от сладкого бегут наши мужчины куда угодно. В Паданг бегут, в Медан, на Яву. А я весь век сам себе хозяин. Где хочу, там останавливаюсь, место в сурау² везде найдется. Зачем мне дом?

Заметив мое удивление, Расидин стал объяснять обычаи минангкабау. Из его длинной лекции, из

¹ Судара (индонез.) — друг, товарищ.

² С у р а у — общественный дом, где обучают мальчиков исламу и ночуют юноши и одинокие мужчины.

редка прерываемой нашим возницей, я узнал многое, о чем раньше даже не имел представления.

Минангкабау — народ, совершенно отличный по социальному устройству от других племен и народностей Индонезии, ибо в их обществе наряду с элементами капитализма в быту цепко держатся пережитки матриархата.

— Спросить у мужчины, есть у него свой дом или нет, — пояснил Расидин, — значит узнать, женат он или нет.

Дело в том, что у минангкабау не юноша ищет себе невесту, а девушка выбирает жениха. И не родители кандидата в мужья засылают сватов, а родители девушки. Это они определяют, подходит ли парень, достоин ли он их рода. И хотя сейчас и девушки и юноши все чаще возражают против насильственных браков, слово родительское значит немало до сих пор. Прежде чем решить, кто будет мужем дочери или сестры, женская часть семьи наводит детальные справки о потенциальном женихе, ею родственниках, имущественном положении и положительных качествах. Причем как раньше, так и теперь во многих еще районах предпочтение отдается происхождению, а не профессии.

Чтобы развестись, жене не нужно приводить какие-то особые доводы. Она может сказать, что муж не заботится о ней, мало зарабатывает, грубит, плохо обращается с детьми. И его просто выгоняют. Даже не жена, а ее мать имеет право запретить неудачливому супругу приходить к жене, что и будет означать развод. Через три месяца женщина может взять себе нового мужа.

Я написал: «Запретить приходить к жене». Дело в том, что, женившись, мужчина не становится хозяином в доме. По законам матриархата в нем властвует материнский род. Такой муж называется очень выразительно: «оранг сумандо» — «пришелец» или «приходящий». Утром он должен уйти из дома жены в дом матери.

По тем же законам мужчина фактически не занимается собственными детьми, но зато на нем лежит ответственность за детей сестер — племянников и племянниц. Со своими детьми ему разрешается встречаться только в доме жены, когда он приходит ночевать. Заботятся же о них соответственно братья жены. Кстати, если уж речь зашла о детях, то следует сказать, что, начиная с шести-семилетнего возраста, мальчишек вообще отправляют жить в сурау. Таким образом, мужчина минангкабау не имеет ни собственного дома, ни своей земли, никакого мало-мальски ценного имущества, поскольку наследование происходит только по женской линии.

Правда, в последние годы,, рассказывали мне местные жители, все чаще нарушаются веками освященные законы: парни, вырастая, стараются скорее покинуть родные места, чтобы не жить в сурау на положении бездомного и беспризорного. Да и женщины, найдя мужа, оставляют его жить постоянно у себя, требуя у клана выделения небольшого отдельного дома.

— А как же иначе, — говорит Расидин, — дети растут, начинают учиться, понимать, что весь мир, кроме нашего, устроен как-то по-другому. В школе уже не отбиться от вопросов, которые ставят под сомнение все, что предписывают древние законы минангкабау. И тут ничего не поделаешь.

Пройдет, думаю, два-три десятилетия, а может, и меньше, как от нынешнего матриархата останутся одни воспоминания...

Так мы и ехали весь день, с короткими остановками и длинными, неторопливыми разговорами. К вечеру добрались до деревни, которая называлась Куат Гбату — Крепкий Камень. Назвали деревню так, видно, потому, что стоит она в долине небольшой речушки у подножия гранитного утеса. Этим гранитом вымощены многие дворы и базарная площадь.

Небольшая лавчонка, в которой торговала, конечно, женщина, была открыта чуть ли не со всех сторон. Увидев нас, хозяйка приветливо приглашает зайти что-нибудь купить. Увы, ассортимент слишком скуден: слипшиеся от жары и давности конфеты, вяленая рыбешка с палец величиной, рисовые лепешки, плоды сахарной цальмы.

— Может, завтра купим, а сегодня нам надо где-то найти ночлег, — вежливо отказывается Расидин.

— В сурау идите, датук устроит вас, — уверенно советует миловидная коммерсантка и, даже не заперев лавку с товарами, но, зато повертевшись предварительно перед зеркалом, ведет нас к датуку.

Я часто слышал это слово во время путешествия по Суматре и всюду получал различные толкования. В одном месте, в Бенгкуду, его расшифровывали как «дедушка, старший в роде». В Силунгканге говорили, что это все равно что «абанг-канак», то есть «старший брат». У минангкабау же Западной Суматры датуком называют священноучителя и хранителя всех обычаев и традиций. Он самый почитаемый и влиятельный человек в клане, его полномочия очень широки, а советы и рекомендации имеют чуть ли не силу закона. Авторитет датука поддерживается хорошим знанием истории своего клана, природной мудростью старшего, грамотностью. Он учит детей священным канонам, а кроме того, якобы владеет секретом черной магии. Впрочем, сейчас могущество датука и других колдунов подрывается ростом грамотности, распространением тех же транзисторных приемников, с помощью которых можно, например, узнать погоду не только на Суматре, но и в любой части мира. Однако в более глухих районах эти люди еще играют важную роль.

Датук Джем ал, почтенный седобородый старик, встретил нас вежливо и приветливо. Пока Расидин объяснял, кто я такой и как оказался здесь, он бросал на меня внимательные острые взгляды, его глаза так и сверкали из-под густых нависших бровей. По внешнему поведению трудно было судить, как относится к моему «вторжению» датук Джем ал. О России, о которой рассказывал Расидин, старик слышал и знает, что там живут по-другому, не как

20