Вокруг света 1978-11, страница 37

Харпер родился и провел детство и юность в резервации поблизости от городишка Сода-Крик.

— Когда отец впервые привез меня в Сода-Крик, — рассказывал Красный Камень, — впечатления оставили в моей душе смешанные чувства: удивления, что есть такие большие поселения со множеством людей, и горечи. В салуне, куда мы зашли с отцом, я увидел зал, разделенный на две половины: лучшая — для белых, худшая — для индейцев. Я сразу почувствовал, что между нами, индейцами и белыми, лежит глубокая незримая пропасть. Уже потом, когда я стал учиться в миссионерской школе, мои опасения подтвердились. Нам запрещали играть с белыми детьми. Учителя называли нас не иначе, как дикарями. Три года, проведенные в миссионерской школе, — вот и все мое образование...

Том Красный Камень хорошо запомнил слова пастора, сказавшего на проповеди: «Мы стремимся научить индейцев читать и писать и вовсе не собираемся делать из них инженеров, докторов или научных работников». Пятнадцати лет от роду Харпер начал трудиться как взрослый мужчина. С утра до вечера пилил, валил, очищал от сучьев деревья на лесозаготовках и получал за это в два раза меньше самого неквалифицированного белого.

— Труд был адский, — вспоминал Красный Камень. — Уставал так, что не мог проглотить скудный ужин. После работы сил доставало только на то, чтобы добраться до набитого сеном тюфяка, который был моей единственной собственностью в лагере лесорубов. Но родители приучили, меня быть гордым. Я украдкой плакал от усталости, от грубости и несправедливости десятника, но никогда не показывал своей слабости, всегда помнил, что я -— индеец хайда...

Через какое-то время на плечи Красного Камня легло бремя забот о молодой семье. Работа на лесосеке, за которую платили не по справедливости, а по произволу, и рыбная ловля — скудное подспорье к семейному доходу — не позволяли свести концы с концами. И Томас подался в Лиллуэт, на бумажную фабрику.

— Когда я начинал здесь, на новом месте, среди незнакомых людей, — говорил старик, — у меня было такое чувство, будто все белые ополчились против

индейцев. Но день за днем, привыкая к фабрике и знакомясь ближе с товарищами по работе, я убеждался, что среди них есть по-настоящему хорошие, отзывчивые парни. Им было наплевать на то, какого цвета моя кожа. Но, на нашу беду, не всюду в Канаде встретишь таких ребят. Наверное, поэтому мы и остаемся в том же положении отверженных, как сто лет назад. И петиции наших индейских общин в адрес правительства, в которых содержатся требования безотлагательных мер для улучшения нашей жизни, пылятся в столах чиновников...

Томас Харпер надолго замолчал. Внезапно он встрепенулся, и глаза его просветлели.

— Мне еще повезло. Случай свел меня с Руфусом Моди — нашим талантливым резчиком по камню и дереву. Он и научил меня приемам искусства резьбы. Теперь, на старости лет, у меня есть возможность кормиться тем, что изготовляю сам и что вышивает моя жена. — Он кивнул в сторону развешанных на стене ковриков. — Немного помогают сыновья. Они работают здесь же водителями автокаров.

От этой встречи сохранился у меня вырезанный руками Красного Камня тотем, где изображены и медведица с двумя медвежатами, и ворон, и лягушка, и орел, и морское чудище. А в память врезались грустные слова старого индейца, сказанные при расставании:

— Когда индейцу двадцать лет — можно надеяться на лучшее будущее; когда ему шестьдесят — не грех и всплакнуть тайком...

ДЫРЫ НА КОВРЕ

Лесные чащобы Британской Колумбии тянутся на многие тысячи километров. Они дают 50 процентов всей канадской древесины, причем это зеленое сокровище добывается без всяких ограничений. В Лиллуэте находится один из филиалов американо-канадского концерна «Мак-миллан Блоудел лимитед». И лесоразработки, и деревообделочная и бумажная фабрики, и многое другое, что связано со здешним лесом, контролируется не кем иным, как американцами. Такое положение в Канаде почти ни у кого не вызывает удивления. Хищный и мощный южный сосед давно уже прибрал к рукам многие отрасли канадской экономики.

Вдали от Лиллуэта — вспомним рассказ Кошты Родригеша — деревья валят то старинке — с помощью топора и пилы: туда посылать технику невыгодно. Лес там берут без разбора, не заботясь о том, стоит или не стоит восстанавливать лесные богатства. Лишь бы древесина была поближе к рекам и дорогам, чтобы ее можно было доставлять на фабрики с незначительными потерями.

Концерн не щадит ни заповедных мест, ни земель, принадлежащих индейцам. Без малейшего сожаления гусеницы трелевочных тракторов давят, разбивают в щепки племенные тотемы — одиноко стоящие в лесах редчайшие памятники индейской культуры и искусства.

Чем ближе к городу, где идет уже изъеденный техникой сосновый бор, тем чаще встречаются современные деревообрабатывающие агрегаты. Там я и наблюдал, как они работают.

Оператор-механик управлял сложным агрегатом, который, гудя мощным двигателем, полз на огромных ребристых колесах, подтягивая к себе только что срезанный толстенный хлыст красной сосны, исходивший смоляными слезами. Две здоровенные металлические скобы мертвой хваткой сжимали комель. Потом скобы медленно поползли по стволу, сбривая острыми лезвиями каждую ветку, каждый сук. Гидравлические ножницы остригли верхушку. И обработанная лесина осталась лежать на земле. Вся процедура заняла меньше минуты.

Трелевочные машины и многотонные грузовики доставляют лесины к берегу реки. Автоматические пилорамы режут их на трехметровые бревна, из которых затем составляют длиннющие плоты. Оттуда сосна отправляется в свое последнее путешествие непосредственно в Лиллуэт, где бревна превращаются в добротные брусья и иной материал. Ветви, сучья и другие древесные отходы измельчаются и становятся пульпой, которая после соответствующей обработки — отжима влаги и прочего — принимает форму брикетов — исходного продукта для производства бумаги.

На бумажной фабрике перед моими глазами, подобно белой сверкающей реке, стремительно текла широкая лента, струящаяся из-под машинных валков. Она сворачивалась в ролы диаметром метра два. Скорость была необыкновенной: километр в ми

3*

35