Вокруг света 1979-08, страница 18

Берман сказал, что главный заводила Аркадий Алфимов, на все руки мастер, сейчас ведет исследования где-то на вершине пика, живет там в одиночестве в избушке. Ну а Евгений Коротков — тот здесь, проводит наблюдения параллельно с Алфимовым. Тема их работы — изучение влияния солнечной радиации на различные подстилающие поверхности, где возникает многообразная микроскопическая жизнь.

Берман припомнил, что, прибыв в Магадан, они и в институт-то пришли не сразу. Явились в гид-рометслужбу, попросили направить их на «таежку», и непременно чтобы на самую трудную. Ребята с высшим университетским образованием, отслужили в армии — в кадрах растерялись: ведь на «таежке» могут и простые наблюдатели работать. Кто-то сказал: «Да вы ведь морзянки не знаете, а ее раньше чем за полгода не изучишь»; вот и пришли приятели в Институт биологических проблем.

Об остальном мне рассказал сам Евгений. Он только что возвратился с метеоплощадки, проведя очередной цикл наблюдений, но тут же согласился показать Людмиле Александровне Рундиной предполагаемый район сбора водорослей. Это был тот самый рыжебородый парень с интеллигентным лицом, который предложил мне баньку.

Пока мы пробирались втроем по берегу Вакханки, где зрела нежная морошка, темнела голубика, Коротков шутливо признался, что на Колыме он бы появился значительно раньше, если бы не мама.

Какая мать теперь не мечтает видеть своего сына ученым, особенно если сама она из простой семьи. И мама Короткова, как говорится, спала и видела своих детей докторами наук. Настояла, чтобы о работе не думали, шли в институт.

Брат Евгения взбеленился первым. Ушел с третьего курса физмата, стал каменщиком, овладел разными секретами кладки, теперь

работает реставратором старинных зданий и пишет, что вполне доволен своей судьбой.

Евгений пойти в каменщики не решился, мать жалел, дотянул, окончил университет, а отслужив в армии, посоветовавшись с другом, решил, что надо «двигать» на Колыму, где жизнь посуровее и где все надо делать своими руками.

В Магадане, в биологическом институте, их поняли сразу и послали в Певек. Все было необычно: морозы, снега, полярная ночь, безлесная тундра «Если не хотите шевелить головой, — сказали друзьям занятые наукой люди, — вон доски, вон бревна — сделайте хотя бы сараюгу, куда хозинвентарь можно складывать». Но какой смысл строить сараюгу, когда строительный материал был самого высшего качества. Взялись они с другом Аркадием и построили дом. Да так построили, что сами удивились. Ночами чертежи чертили, обговаривали, как венец сложить, как соединить оконную раму.

Великое это дело — самому построить дом!

Ученые обрадовались, быстренько в доме расположились, а им... им надо было уходить. Они сделали свое дело, обеспечили ученых всем необходимым для жизни и работы. Но вместе с грустью расставания была и радость — радость, что они сделали добро людям, а это окупает многое.

Когда в институте взялись за создание экологической станции, первым делом вспомнили о них.

— Нелегко она нам далась, эта станция, — сказал Евгений. —■ Никогда не забуду, как перегоняли к станции первую машину и, переходя реку, под лед провалились. Я в кабине был, а - Аркадий впереди шел, дорогу проверял. Как выскочил — не помню, а Аркадий потом в ледяную воду нырял, чтобы зацепить трос. Вытащили машину... А потом за станцию воевать пришлось, чтобы в окрестностях лес не рубили, чтобы браконьеры не охотились. Сейчас

рядом с домом можно выводки куропаток увидеть, бурундуков, суслики живут, а на горе дикие козы. Привык я к этому как к своему.

Но ведь мы не навсегда в строители подались. Аркадий теперь с головой в науку ушел, тему для исследований выбрал. Я ему помогаю, но есть еще делишки. Кое-что пристроить, поправить, докрасить. А то ведь, знаете, какая нынче молодежь пошла, — улыбнулся он. — Говоришь: «Вот тебе кисть, выкраси себе комнату», а он в ответ: «Сам крась, мне наукой надо заниматься». Взять в толк не может, что это так же для меня, как и для него. Для всех!

Ночевать мне пришлось в мезонине, в комнате на втором этаже, где была рация. На стене висели правила работы в эфире, которые начинались примерно так: «Выходя в эфир, помни, что ты не на профсоюзном собрании. Старайся быть кратким». В этой комнате, как оказалось, жил Аркадий Алфимов. Убрана она была очень просто. Полка с книгами, стол, деревянные нары, на них зеленый спальный мешок. На шкафу неоконченный портрет девушки с распущенными волосами, вырезанный из дерева.

Берман долго, забыв о сочиненном им правиле, оглашал своими позывными эфир, вызывая на связь Аркадия и вездеход, который вышел на озеро Джека Лондона. Едва слышным голосом с озера наконец биологи ответили, что добрались, приступают к работам, а сигнал от Аркадия с пика Абориген так и не смог дойти к нам. Оставшись один, я перелистал книжки на полке и не удивился, встретив здесь имя Олега Куваева. Иначе и быть не могло. Гордое племя романтиков-трудяг продолжало нести на земле свое знамя.

Я проснулся оттого, что в лицо меня лизнула собака. С ружьем в руках и рюкзаком за плечами передо мной стоял возвратившийся с пика Абориген еще один неис-