Вокруг света 1980-05, страница 38

Проблему расквартирования экспедиции решает Тангой. Чуть выше против течения на острове живет его друг Сантьяго. Он тоже кофан, и в Дурено у него множество родственников, но сам живет отдельно от племени.

Сантьяго берет нас к себе и выделяет часть своего жилища. Как и все кофанские хижины, его дом стоит на высоких сваях. Входят в него по неустойчивой лесенке. Сантьяго подвергся влиянию цивилизации — он не носит кушму. Это мешкообразное одеяние — знак племенной принадлежности, один из отличительных признаков кофанов.

Мы уселись на бамбуковом полу, разложили спальные мешки, ящики с припасами и камеры.

— А что, москитов тут нет? — спрашиваю я.

—- Москитов нет, — отвечает Сантьяго. — Зато вампиры имеются.

Он смеется и, чтобы сделать свои слова более весомыми, показывает на край крыши. По всему ее обводу висят на веревочках консервные банки. Это должно препятствовать вампирам проникнуть внутрь.

— Но все равно, без противомоскитной сетки вам не обойтись, а то укусит вампир и будет сосать кровь, вы даже не почувствуете, — Продолжает Сантьяго. — Только утром вдруг обнаружите на шее несколько засохших капель крови.

При этих словах Петр Полак безмолвно вытаскивает противомоскитную сетку, которая отныне будет играть роль противовампирной.

Но даже сетка не защищала от пронырливости летучих тараканов кукарачас. Они такая же неотделимая часть тропиков, как ягуары в джунглях. Кукарачас залезают повсюду, хрустят в пище, снуют в футляре камеры, в спальном мешке...

ТАКТИЧЕСКИЕ ДРОВА

Два дня я усиленно размышлял: как завязать отношения с кофанами. Наконец пришла в голову идея. Мы должны убедить индейцев в нашей доброй воле стать их друзьями, а потому надо совершить нечто необычное, что вывело бы кофанов из олимпийского спокойствия и заставило бы о нас поразмышлять. Главное — это должно произойти немедленно.

На другой день, когда мы, одолжив пирогу с веслами и взяв мачете, отправились вверх по течению, Сантьяго покачал головой:

— Вы едете за дровами? Вы?! Но ведь это женская работа!..

Да, я решил, что мы поработаем на общее благо деревни Дурено. Наверное, кофаны не отвергнут вязанки дров. Эта женская работа оказалась вообще не так легка и проста. Проталкивать утлую пи

рогу против быстрого течения уже само по себе дело нешуточное. А найти сухое дерево для нас было и того труднее!

Мы находим его после часа плавания на каменистом мысу в высоких слоях речных наносов. Мачете без заметных признаков успеха бьют по сплетению пальм, кустов, стволов, веток и листьев. Мы проваливаемся в гниющие ямы, заполненные невообразимой зеленой гадостью, где то и дело попадаются проеденные термитами корни и кишат черви. Рубку и погруЗку заканчиваем только к полудню. Так вот она какова, работа старых женщин и юных девушек, которые выполняют ее легко и небрежно, быстро и с улыбкой!

Садимся в пирогу. Течение крутит нами как ему заблагорассудится, но все же движемся домой. Вот мы у острова Сантьяго, приближается Дурено. Что теперь? Течение гонит прямехонько на берег, где мы наверняка разобьемся, и с таким трудом добытый груз поглотит ненасытная река. Нам приходилось видеть, как индеанки без усилий направляли лодки со стремнины течения в залив.

Нам туда никогда не попасть, и мы кричим, чтобы обратить внимание индейцев. Став на колени, гребем изо всех сил. Река ревет, грязная вода брызжет через низкие борта, а мы пытаемся повернуть против течения. Тихая заводь мелькает где-то рядом. Теперь только бы выровняться и выгрести против течения! Стремительная река проносит нас еще метров триста, прежде чем наконец-то пристаем Совершенно без сил.

И теперь мы обходим дом за до-мом, как делали некогда разносчики угля у нас в Праге. Я фиксирую первые любопытные взгляды. О чем там думают? Мы берем первую охапку дров и спокойно вступаем в деревню. Никто нам не препятствует, никто не протестует. А мы носим одну охапку за другой и складываем их под лестницы хижин. Дров у нас мало, порции, прямо сказать, небольшие, но индейцы превосходно разбираются в символике.

Солнце печет. Обычные для этих мест сорок градусов в тени и девяностопятипроцентная влажность не оставляют у нас сомнений, что мы действительно на Амазонке. Деревня, однако, как вымерла. Мы срываем несколько плодов «лимо» — это что-то вроде лимона — и с жадностью их высасываем. Уходим без единого слова. Что поделаешь, хозяева доверчивостью не отличаются.

У Сантьяго для нас сюрприз. К нему приходили гости из Дурено. Все спрашивали, что делать с дровами. Они ваши, ответил им Сантьяго. Кофаны оживленно комментировали происшедшее: еще не бывало, чтобы белый делал доброе дело, связанное с физическим трудом, для них! Спра

шивают: почему они это делали? «Это я пытался им объяснить, что и удалось, — говорит Сантьяго. — Вы носили для них дрова и воду». «Но зачем, зачем? — спрашивали индейцы. — Я кофан, — говорили они с гордостью, — я а'и, а белые — кукама. Зачем же они делают для нас работу?» — «Но это другие кукама, не такие, как те, что вы до этого знали», — отвечал я.

«ЧТО это?»

Небо стремительно затягивают тяжкие тучи. Маленький мальчик, который держится около нас с первой же разноски дров, передает приглашение на цецепе. Посередине хижины я различаю гамак, в котором качается старый индеец К'енама. Он кивает нам и показывает на лавку, где сидят другие кофаны. Красивая молодая женщина Река кладет в чашу немного размельченной заквашенной массы юкки, доливает речной воды, затем, непрерывно помешивая пальцами, подходит, отряхивает руку и предлагает мне выпить. За это благодарить не принято. Чаша идет по кругу, никто не имеет преимущества.

— Меня зовут Виктор, а моего друга Педро Маэстро, — представляемся мы. («Педро», как понятно, это Петр, он действительно маэстро-опе-ратор, а имя Виктор я применяю из-за легкости его произношения, потому что «Мнислав» даже в слегка ис-панизированной форме «Эмнислао», во всей Латинской Америке никому не выговорить!)

— Этор, — называет себя парень с красным птичьим пёром в носу.

— Это цецепе или чанкоко? — спрашиваю я, показывая на питье. Мне известно, что у кофанов есть два напитка.

— Чанкоко, чанкоко, — смеются все.

— А что правильнее?

— Это и цецепе и чанкоко. Так говорим мы, — отвечает Этор, а я киваю, хотя ничего не понял. Мы продолжаем беседу. Этор сидит с мачете в руке. Он только что пришел с поля. «После обеда снова пойду работать», — сообщает он нам, но, как кажется, ему больше нравится сидеть, пить и беседовать обо всем с кукама. Наверное, работе придется подождать.

Наступает час взаимных расспросов: как, что и почему называется? Любопытствую не только я, кофаны тоже интересуются чешским языком. Они любопытны, как дети или... как этнографы. Преграда недоверия постепенно исчезает.

— Это борода, — демонстрирую я им свой заросший подбородок, и Этор с удовольствием дергает за волоски.

— Б'рада, — повторяет он с ко-фанским акцентом. Чешский язык

36