Вокруг света 1982-09, страница 43
14 еду в Су гуты. В то далекое от 1 I городов и больших дорог селе-Вние, где родился и вырос, где ТИ сделал первый шаг по земле, где произнес первое слово на родном языке. Тяга к Сугутам у меня в крови. Мои предки, древние тюрки, прото-болгары, пасли скот, совершали большие переходы в поисках пастбищ и возвращались к родному крову после весеннего праздника Сюл сявар-ни — Возвращение в след. Места, где они родились, были для них отправной точкой. И отправной точкой — в мыслях, в делах, в пространстве--остались для меня... Но если у предков само возвращение длилось полгода, то мое — четыре часа, столько, сколько идет автобус от Чебоксар до Сугут. Спускаюсь с высокой горки, перехожу через речку. Вот и деревня. Мимо проходят люди. Я кланяюсь им: — Аван-и! Пожилые отвечают по древнему обычаю: — Аван-ха. А молодые: — Салам. Девушки улыбаются мне. Они, как весенние цветы, в ярких двуобороч-ных национальных платьях. Я иду и смотрю по сторонам: на домах — паутины телевизионных антенн. А это новый, недавно посаженный сад. Шумит от ветра листва... Выхожу на главную улицу. И вспоминаю себя мальчишкой. Как выбегал на эту улицу босиком, вставал на середину дороги и проверял своею тенью время. Именно — своею тенью время... Главная улица называется Ендимер-касси. Она по обычаю чувашей тянется точно с севера на юг. И ровно в полдень солнце прямыми лучами падает на нее. Так строились деревни моего народа с незапамятных времен. Главная улица селения для жителей была нулевым меридианом, им проверялось время, им определялись стороны света и направления больших дорог. До сих пор меня удивляет, как ухитрялись они прокладывать такую длинную, прямую как стрела улицу. Без измерительных приборов... И ведь дома строились в старину не так, как сейчас — бок о бок, а гнездышками. Каждый род строил свои дома вокруг главного гнезда, вокруг дома родоначальника. И как бы они ни ставились, как бы ни расширялись, прямизну главной улицы сохраняли. И если какой-нибудь род задумывал большое дело, то все ждали, когда Большая Медведица опрокинет свой ковш на Ендимер-касси. Тогда выхо- В дни Синьзе — дни пробуждения травы — проходят девичьи гулянья. Никто из парней никогда еще не разгадал ход замысловатых фигур красочного хоровода. дили старейшины на главную улицу и, протягивая руки к небу, говорили слова молитвы. Тем самым считалось, что дело начато и небо будет на их стороне. И я люблю выходить ночью на улицу и ждать, когда Алдыр-Силдар Большая Медведица — опрокинет свой ковш на главную улицу, и думать о своей новой книге... Прохожу по лапу — сельской площади. Помню, сюда по вечерам собирались мудрые шурсухалы и вели нескончаемые беседы о вечности и переменчивости жизни, о бессмертии мечты. Здесь играли мы, ребятишки. Здесь проходили девичьи гулянья в дни Синьзе - пробуждения травы. Я вижу, как наяву, моего старого друга, мудрого пастуха Алим-пичче. Здесь ждали мы его вечернею порою, здесь сидели около него, слушали сказку о Кармал-баторе, спящем уже несколько веков под землею и готовом встать, когда народу грозит опасность; о Ла-мане-баторе, величайшем герое Чувашии; о Сунае и его железном коне; об Улыпе, добром великане, восставшем против бога, чтобы дать людям счастье... Но самое незабываемое — это вайа, девичьи хороводы... Дома встречает меня мать. — Я ждала тебя сегодня,— говорит она. Всегда так: каким-то чутьем угадывает она день моего приезда. Спрашиваю у матери: — Выходят девушки на хоровод? — Как же, выходят. Не выходить нельзя. Вечером я вышел на сельский лап. Красивы хороводные песни. У них особая, мягкая и задумчивая, мелодия, будто идущая из глубин веков. А слова? А слова меняются. Только начальная песня, как зачин, как приглашение начать хоровод, всегда повторяется: — Эй выляма — выляма Выляма тарри хурама-а-а! Смотрю на хоровод и вспоминаю записи русского писателя Н. Г. Гарина-Михайловского. Он в 1900 году в очерках «В сутолоке провинциальной жизни» так описывает чувашский хоровод: «...Большой круг плавно и медленно двигался; девушки шли в пол-оборо-та, одна за спиной у другой. Один шаг они делали большой, останавливались и тихо придвигали другую ногу. На сцене это показалось бы, может быть, выдумкой — здесь же был есте- 41 |
