Вокруг света 1983-10, страница 48

заживо или взлететь и в пламени реактивных дюз спалить колонию кораллов. А может... не кораллов?»

Надя подошла к столу, взяла в руки тяжелую ветвь, преподнесенную Иго-/ рем.

Коралл на первый взгляд ничем не отличался от «оленьих рогов» земных тропических морей: шершавое, покрытое кружевной резьбой деревце с хрупкими побегами, сверкающими стерильной белизной. После автоклава и химической обработки на коралле не осталось ни единой органической клеточки.

Наде вспомнилась старая легенда. Кораллы, говорилось в ней, были цветами, которые заколдовала скупая морская ведьма. Чтобк скрыть от людей их красоту, она превратила цветы в камни и спрятала на морском дне. Но от людей трудно что-либо утаить. Разглядев красоту подводных садов, они оценили эти каменные цветы, и слава о них пошла по всему миру.

Потом настали бурные прагматические времена, когда кто-то подсчитал, что из кораллов выйдет отличный и дешевый материал для строительства, дорог. И закрутились, перемалывая подводные цветы в тонны извести, ко-раллодробилки... Вот когда, должно быть, потирала довольно руки старая морская ведьма!

Надя поднесла коралл ближе к глазам, вглядываясь в пустые теперь ажурные домики. Кто же жил в них? Обыкновенные коралловые полипы, такие же примитивные, как их аналоги в земных f морях? Или...

Но, в конце концов, что такое одна ветка? Не может высокоорганизованное живое существо, тем более коллективное, слишком зависеть от малой своей части. Муравейник, даже если его на две трети разрушить, все равно восстанавливается. А тут всего одна ветка...

Надя вдруг опять словно услышала, как хрустело у них с Игорем под ногами, когда они вышли из шлюза. А до того по дну еще ходили Игорь и Роберт. Плюс четыре посадочные амортизатор-ные лапы, каждая метр в диаметре. Нет, не одна ветка — дно вокруг диско-лета было уже усеяно свежими обломками кораллов. Наде стало страшно — за себя, за ответственность, непрошено опустившуюся на весь экипаж.

«Нет, не может быть, чтобы мы его убили,— подумала Надя о кораллах уже как о Мозге.— Он умеет защищаться. У него есть поле, он им мог нас блокировать. Или даже уничтожить. А раз он этого не сделал — значит, он не видит для себя никакой опасности, не боится потерять десяток-другой ветвей. А что, если он выше нас по разуму и не ставит свою жизнь выше жизни других разумных существ?»

Надя попыталась представить, как будет проходить их старт. Они усядутся в мягкие удобные кресла. «Готовы?» — спросит Роберт. «Готовы!» — ответит она. Игорь молча кивнет. И Роберт нажмет кнопку пуска. Из реактивных сопел ударят оранжевые струи. Диско-

лет приподнимется, подожмет плоско-стопые лапы и гигантским жуком рванется вверх, сквозь воду, сквозь безоблачное кайобланковское небо, туда, где на орбите ждет их грузовой прицеп. А внизу останется безжизненное дно, залитое стекловидным оплавом. И на краях седловины, на тех дальних откосах, где они с Игорем видели совсем редкие, чахлые каменные кустики, будут корчиться в агонии последние обожженные кораллы...

«Нет, нельзя этого допустить! — мысленно закричала Надя.— Мы же люди! Уж лучше... самим...»

И тут же возбужденное воображение нарисовало новую картину. Словно заглянув в возможное будущее, Надя увидела салон дисколета с едва мерцающим освещением; превращенного голодом в живой скелет Игоря; Чекерса, без сил лежащего на полу и 'судорожно ловящего бескровными губами застоялый затхлый воздух... Надя сама вдруг почувствовала приступ удушья, повернула регулятор кондиционера. В каюту хлынул поток свежего, прохладного и вкусного, как родниковая вода, воздуха. И сразу стало легче.

«О чем это я? — недоуменно спрашивала себя Надя, освобождаясь от кошмарного наваждения.— Какой разум, какой мозг? Несколько странных происшествий — и уже мерещится инопланетный интеллект. Чушь какая. А я-то хороша: начинающий ученый, биохимик со специальной подготовкой — а впечатлительна, как девчонка. Это же надо такого нафантазировать: добровольно обречь себя на гибель, отдать свою жизнь] Единственную жизнь — и не увидеть больше Землю, днепровские закаты в черешневых садах... Навсегда, навечно отказаться от любимого дела, от молодости, только-только осознанной и потому ставшей великой ценностью, не познать большой, настоящей любви, не испытать материнства... И ради кого? Ради полипов каких-то. почти что амеб, наверняка не уникальных в океане Кайобланко. Нет, какая же я дура, просто невероятная дура!»

Надя окончательно успокоилась. Вот так из мухи делают слона, из кишечно-полостного полипа — гиганта мысли. К чему усложнять, когда все достаточно просто?

И поморщилась, ощутив слабый и в то же время неприятно болезненный укол от еще раз затухающим бликом мелькнувшей мысли: «А вдруг все и в самом деле не так просто?»

— Игорь,— пилот сидел в кресле напротив Краснова,— давай еще раз попытаемся разобраться. Скажи как эколог, хотя бы теоретически это возможно — чтобы кораллы развились до уровня интеллекта?

— Ты же знаешь, Боб: почти все верят в существование разумной жизни в других мирах, но пока разума нигде не обнаружили. А теоретически... Чего-чего, а теорий хватает. Однако что

считать интеллектом? О критериях разума существует много спорных точек зрения. Одни философы считают, что разум — это умение трансформировать окружающую среду в собственных интересах, например, добывать полезные ископаемые или строить города. Но ведь бактерии-металлофаги куда раньше людей начали добывать из почвы и морской воды чистые металлы, а обладатель прекрасно развитых конечностей — осьминог — живет порой в собственно-ножно, так сказать, построенных поселениях. Интеллект, утверждают другие, проявляется прежде всего в употреблении обширного числа речевых символов, в способности к абстрактному мышлению и анализу, в умении решать математические задачи. Многие в интеллекте видят способность понимать и контролировать взаимосвязи. А есть и совсем широкая формулировка, по которой разум начинается с осознания себя. Ну, по этому определению на практике судить вообще о разуме невозможно. Стоит себе, скажем, баобаб тысячу лет, и кто его знает: вдруг он давно уже осознал и себя, и собственное место в мироздании, вполне ими удовлетворен и философски!

— Но разработаны же специальные системы для определения интеллекта, тесты, шкалы...

— Однако единой системы нет. Наверное, все-таки невозможно провести четкую линию между разумом и неразумом. И судить, что отнести по эту сторону, а что по ту...

— Вот видишь: судить невозможно, а мы судим. Каждый день судим, каждую минуту, на каждом шагу уничтожая какую-то жизнь — бактерии, насекомых, скот, баобаб твой, насчет которого ты сейчас острил. А вдруг он и в самом деле разумен? Или есть гарантия, что нет?

— Абсолютной, стопроцентной гарантии дать невозможно, Боб,— покачал головой Краснов.— Существует определенная вероятность, что этот баобаб окажется как-то по-своему разумен. Но с позиции всего человеческого опыта вероятность подобная ничтожна.

— И потому сбрасывается со счетов?

— Сбрасывается. Органическая жизнь зиждется на движении из одной формы в другую. Иначе не было бы эволюции.

— Так уж бы и не было? — усомнился в категоричности последнего утверждения Чекере.

— Скорее всего не было бы,— поправился Игорь.— Я все же считаю, что разумная жизнь должна уметь влиять на окружающую среду для достижения отдаленных, несиюминутных целей. А значит, при необходимости и видоизменять гетерогенную органику.

— .Выходит, что Человек — единственное явно разумное существо и потому имеет право другие существа «при необходимости видоизменять». Так что _{ же нам мешает «видоизменить» горстку кораллов? Или, раз тебе показалось, что

46