Вокруг света 1984-09, страница 34

— Она, она,— подтвердил Володя.

Солнце опять скрылось. Володя стоял

на краю осыпи с крайне огорченным видом и, когда я позвал его, только досадливо отмахнулся.

Вдруг он ринулся вперед, отчаянно взмахнул сачком, потом еще, еще — и радостный возглас разнесся над унылым пейзажем.

— Есть! Иди скорее!

Так просто? Не может быть!

Я запрыгал по осыпи к Володе — он копошился в кисее огромного своего сачка. Когда я подбежал, то увидел небольшую бабочку, которую Володя бережно держал в руке. Это был самец Пенелопы, с внешней стороны крыльев действительно похожий на большую лесную перламутровку, однако испод задних крыльев не оставлял никакого сомнения в том, что это Пенелопа. Перламутровые струи по серовато-зеленому фону подтверждали это.

— Ну что? Будешь фотографировать? — спросил Володя.

— Конечно,— сказал я, хотя понимал, что снимать пусть и живую, но все же слегка придавленную бабочку совсем не то, что подстеречь ее и снять не ловя...

Володя бережно посадил ее на камень. Похоже, бабочка приходила в себя, прежде чем взлететь. Володя даже взял сачок, чтобы в случае чего накрыть беглянку, а я принялся ползать вокруг, стараясь найти выразительный ракурс. Возможно, фотографий этой "бабочки нет ни у кого в Союзе, а может быть, даже и в мире. И тут как раз показалось солнце...

Да, она, конечно, была красива, сидящая со сложенными крылышками на камне. Пенелопа!.. Было отчего волноваться, но, если честно, когда я снимал в подмосковном лесу обычную, не представляющую ценности для серьезного коллекционера перламутровку Латону на соцветии сиреневой скабиозы, а она, не обращая на меня внимания, перебирала ножками лепестки и, торопясь, совала в глубину каждого цветка свой тонкий изогнутый хоботок, и перламутровые «зеркальца» на исподе ее задних крыльев так и сверкали на солнце — восхищался я больше...

Потом я тоже начал карабкаться по камням и вдруг увидел точно такую же бабочку на соцветии зонтичного растеньица метрах в пятнадцати от меня. Хотя фотоаппарат был настроен и телеобъектив навинчен, так что достаточно было приблизиться к ней хотя бы метра на два, я взял на изготовку и сачок.

Истинное волнение наконец охватило меня. Одно дело фотографировать ту, которую поймал Володя Мещеряков, но другое — самому найти и сфотографировать легендарную Пенелопу!

Бабочка спокойно лакомилась нектаром, а я приблизился уже настолько, что мог сделать первый кадр. Но тут я совершил непростительную ошибку: решил сначала поймать Пенелопу. Зачем? Зачем?.. Волнуясь, наклонился над сачком, который смял цветущее растеньице, но бабочки сквозь кисею не увидел.

Осторожно перебрал кисею, думая, что она затерялась в одной из складок. Нет, ее не было. Наконец сообразил. Растеньице росло меж камней, а рядом — глу-бёкие расщелины. Щель была как раз под сачком, в нее-то, наверное, и нырнула бабочка...

Странное дело, переживая свое невезение, я в глубине души испытывал ощущение справедливости происшедшего. Зачем я ее ловил? Разве то, что она никуда не улетала, давая мне возможность, поистине уникальную, сфотографировать ее прямо так, без всякого вреда для нее, как я обычно и делаю,— разве не в этом было мое везение?

Снова закрылся просвет, стало пасмурно, я вернулся к большому камню, рядом с которым лежали наши рюкзаки, и, расстроенный неудачей, слегка задремал. Володя продолжал охотиться на осыпи. И вдруг словно что-то заставило меня открыть глаза. Я посмотрел вниз и увидел двух великолепных синих махаонов — очевидно, самца и самку,— которые, кружась, постепенно приближались ко мне.

Я машинально нащупал сачок. Махаоны вдруг решительно полетели прямо на меня, оставалось только подставить сачок... Огромная темная бабочка затрепыхалась в кисее, мой сон мгновенно слетел, с бьющимся сердцем я осторожно достал бабочку из сачка.

Это оказалась свежая, совсем не облетанная самка хвостоносца Маака, чудесный синий махаон, самый лучший из тех, что мне удавалось видеть. Он был прекрасен и понравился даже искушенному Володе.

Уже когда мы спустились к машине и собрались ехать домой, я увидел бабочку павлиний глаз и, осторожно подкравшись, принялся фотографировать ее, удобно сидящую на большом камне. Володя решил еще раз подняться на осыпь — напоследок, на счастье, потому что вышло вдруг солнце.

Не прошло и десяти минут, как послышался пронзительный свист. Бегом, едва не срываясь с кручи, Володя спустился, держа пальцами за брюшко — кого бы вы думали? — самку Пенелопы! Редчайшую из редких, по-настоящему красивую бабочку, гораздо более красивую, чем самец,— темно-зеленовато-серую с угольно-черными пятнами, а по серо-зеленому фону испода — серебряные струи и линии.

— Звезда! Когда она летит — это звезда! — захлебываясь, повторял Володя, и глаза его сияли. — Ты знаешь, я уже совсем надежду потерял, и вдруг... Ее ни с кем не спутаешь, ни с кем — летит медленно, а крылья так и светятся! Ты не представляешь, как это великолепно, как жаль, что ты не видел, эх, если бы не такая погода! Ведь их здесь должно быть много...

Я начал фотографировать «звезду», а счастливый Володя подсвечивал маленьким зеркальцем, поймав в него солнечный лучик...

Приморье — Москва

Иекоторое время я лежал, прислушиваясь к шагам за стеной, звукам джунглей и размышлял. Банда Сигэцу, силой захватившая власть на планете Иммета, эксплуатирует людей на «отдаленных материках». Вместе со мной хотят отослать туда еще какого-то человека. Получается, в Сообществе ничего не знают о том, что творится на Иммете. А что же здесь происходит? Здесь собирают ксилл. Наверняка они обнаружили и новые месторождения — с помощью ракетолета. Интересно. Может быть, Щуплый имел в виду именно ксилл, когда говорил о «средствах давления»?

Я должен вырваться на свободу, чтобы рассказать обо всем этом. Я должен помочь закабаленным людям Им-меты. Я, и никто другой, потому что сейчас только я один из всего Сообщества знаю истинное положение дел на Иммете.

Тем временем стало смеркаться; потом неожиданно, сразу наступила темнота. Я подошел к двери, попытался определить, где Куцый, и понял, что с наступлением ночи меня окружили незнакомые звуки. Из джунглей донесся скрежет, потом протяжный вой. Через некоторое время кто-то захохотал. Я поневоле поежился. Сколько ни убеждал себя, что все это в порядке вещей, мне стало не по себе. Подумалось: мало приятного оказаться сейчас там, в чаще, одному.

Я осторожно постучал в дверь, сказал тихо:

— Куцый? Куцый, ты слышишь?

— Откуда ты знаешь мое имя? — откликнулся ломкий басок.

— Неважно. Нам надо поговорить.

— Говорить нам не о чем. И вообще — часовому говорить запрещено, понял? — Стоящий за дверью, помедлив, повторил: — Откуда ты знаешь мое имя?

Он явно опасается вступать со мной в контакт. Судя по всему, Куцый отошел от двери. Я присел и попробовал зубами развязать веревку на руках. Около десяти минут кусал твердый обмусоленный узел. Бесполезно, узел застыл, запястья связаны накрепко. Тогда я лег на бок, прислонился щекой к колючей охапке и заснул. Проснулся от шепота: кто-то тихо и настойчиво повторял в темноте:

— Бедар! Бедар, проснись! Слышишь, Бедар?

Сначала мной овладела досада. Сон был сладким, просыпаться не хотелось. Я понимал, что чуда никак не могло быть. Тем не менее голос снова повторял:

— Бедар! Бедар, проснись!

Я привстал, прислушался: кто-то сидит рядом.

— Кто это?

— Это я. Уна.

Никакого сомнения, именно она сидит сейчас рядом. Только Уна могла назвать меня Бедаром. Ведь люди

Продолжение. Начало в № 7—8.

32